2

Пушкин не только сам заглядывал в предполагаемое будущее своих героев. Он и читателей своим примером подбивал на такие попытки.

В «Путешествие в Арзрум» (именно в очерк о Грибоедове!) Пушкин включает размышление, которое чем необычнее, тем интереснее: «Люди верят только славе и не понимают, что между ими может находиться какой-нибудь Наполеон, не предводительствовавший ни одною егерской ротою, или другой Декарт, не напечатавший ни одной строчки в “Московском телеграфе”. Впрочем, уважение наше к славе происходит, может быть, от самолюбия: в состав славы входит ведь и наш голос». Скажем так, что выдвигается очень трудная проблема. Возникают вопросы. Оставляет ли поэт весьма нелегкую задачу на перспективу – новым поколениям художников или опирается на свой уже опробованный опыт? Как угадать непроявленные способности человека? И это тогда, когда и явленные способности далеко не всегда находят признание! Но таков максималистский принцип поэта, яркое проявление его гуманизма, если угодно – плохо воспринимаемый потомками урок.

Для Пушкина и необычное предстает закономерным. Здесь налицо закрепление перехода от юношеского романтического историзма (с интересом только к признанным историческим личностям) к реалистическому историзму, с определением общественного потенциала любого человека. В «Путешествии в Арзрум» Пушкин доводит эту позицию до предельного заострения, призывая оценивать даже еще нереализованный потенциал личности.

А сам поэт уже продемонстрировал и художественный образец решения подобной проблемы, когда, расставаясь с погибшим Ленским, начертал два резко контрастных варианта гипотетической судьбы героя, «героический» и «обыкновенный». Такой подход возводится в принцип.

«Героический» вариант даже вызывает сомнения: не слишком ли много выдано Ленскому? И к чему гадания, которые заведомо, по смерти героя, пройдут впустую? Но любопытству поэта пределов не поставлено, ему интересно даже несбывшееся и несбыточное, если оно помогает понять сущее. И тут возникают попутные вопросы: а Пушкину – все равно, какой выбор сделает читатель? А у него самого есть свой выбор?

Потянем за тоненькую ниточку… Строфа с героическим вариантом судьбы Ленского трижды включает выражение «быть может». Контрастная строфа начинается: «А может быть и то…» По смыслу, по модальности оба суждения совершенно одинаковы (высказываются лишь умозрительные предположения; в случае с Ленским только таковые уместны), но в первом случае фраза – вводные слова, т. е. не член предложения. Во втором случае та же фраза переводится в сказуемое, т. е. в один из двух главных членов предложения: по смыслу – утверждение то же самое, теми же словами, но по форме – много крепче. Не подсказка ли тут о выборе поэта?