Реставрация радикально изменила статус дома и привлекла к нему совершенно новую публику. Квартиры продавались по цене от семисот тысяч до миллиона ста тысяч рублей за квадратный метр – средней между «премиум» и «элитной» недвижимостью. В коммерческой рекламе акцент ставился на «коллекционность», «штучность» товара. Портрет покупателя выглядел так: «Это и юный финансист, и нежный родитель, который решил сделать подарок на выпускной ребенку, и влюбленный мужчина, который хочет порадовать свою девушку, и супружеская пара с отличным вкусом и страстным желанием жить красиво». «Фактически это жизнь в музее в центре Москвы, с очень интересными соседями, каждый из которых заплатил приличную цену за квартиру, – соблазнял потенциальных покупателей рекламный текст. – Купить, чтобы сдавать в аренду? Отличная идея. И вот тут нет никакого ограничения по ежемесячной плате за такую квартиру. За самую маленькую из них можно легко брать от 100 тысяч рублей». К моменту завершения реставрационных работ все сорок четыре квартиры дома Наркомфина были распроданы. Самая дорогая – трехкомнатный пентхаус Милютина общей площадью 98,2 квадратных метров – за 120 миллионов рублей. Самая дешевая – однокомнатная общей площадью 28,7 квадратных метра – за 22,69 миллиона621.

Мне не довелось побывать ни в прежнем, ни в новом доме Наркомфина. Меня ужасали его фотографии девяностых – нулевых годов, а то, что получилось у Алексея Гинзбурга, мне нравится. Я рад, что здание приведено в порядок и что его новые жильцы – люди достаточно обеспеченные, чтобы не позволить ему снова деградировать. И в то же время я не могу отделаться от противоречивого чувства: при том, что у меня нет ни малейшего сомнения в корректности реставрации, интерьеры кажутся мне декорациями какого-то спектакля. Смущает догадка, что Моисея Гинзбурга, доживи он до наших дней, вряд ли обрадовала бы мутация его шедевра из серьезного эксперимента по решению жилищной проблемы малообеспеченных трудящихся в модную площадку, на которой снобы соревнуются в желании жить красиво.

Пытаясь понять причину своего противоречивого отношения к результатам и следствиям блистательной реставрации, я склоняюсь к мысли, что столь причудливая судьба ждала дом НКФ изначально. Дело в том, что новый быт был умозрительной фикцией. Хитроумная машина для ее осуществления должна была набрать полную силу в утопическом будущем, которое не имело ничего общего с будущим реально наступившим. Поэтому у жилой машины Гинзбурга могло быть только два сценария этого реального будущего.