Можете ли вы представить, чтобы по поводу максимы Лооса «дом должен нравиться всем», Гинзбург подумал бы: «Дом не должен нравиться никому»? Конечно, дом НКФ должен был нравиться по меньшей мере самому Гинзбургу615, его единомышленникам и заказчику, который там жил616. Какие же риторические приемы использовал архитектор, чтобы дом нравился?

Прежде всего, он исключил возможность пристройки других зданий к торцам своего дома, выведя на них балконы, отнюдь не оправдывающиеся требованиями поэтики экономной архитектуры. Благодаря этому приему дом НКФ стал несовместим с традиционной рядовой застройкой городских кварталов. Даже вообразив его вытянутым вдоль красной линии квартала, мы увидим, что разрывы между ним и соседними зданиями на той же линии не могли бы быть небольшими: иначе взгляд с балконов упирался бы в соседние торцы. Дом, построенный в «Шаляпинском» парке, сразу приобрел статус эстетической достопримечательности – дома-в-парке. В былые времена такую роскошь могли позволить себе только владельцы дворцов и вилл. В зелени или среди заснеженных газонов и дорожек стены тепло-молочного цвета617 – идеальное колористическое решение. Однако если бы рядом с домом НКФ построили (как планировали) второй конструктивистский дом с бóльшими квартирами, сумму эстетических преимуществ первого пришлось бы по меньшей мере делить надвое. И уж совершенно невозможно представить жилой район, застроенный с таким расточительством городской земли: затраты на безмерно растянутые инженерные и транспортные коммуникации превысили бы любой экономический выигрыш. Итак, дому НКФ суждено было оставаться уникальным объектом, выдающимся образцом конструктивистской риторики и, следовательно, настоящим архитектурным произведением, а не постройкой, обслуживающей минимальные потребности жильцов.

Гинзбург удачно назвал жилой корпус дома «прямоугольной лентой». В окружении древесных крон риторически выгодно было, контраста ради, натянуть ленту, поставив ее ребром, как натягивают ленту эспандера. Отношение длины ленты (82,5 метра) к высоте (17,2 метра) близко к пяти. Это выглядит энергично, спортивно. Представьте, что дом был бы, скажем, вдвое длиннее или вдвое короче, вдвое выше или вдвое ниже. Энергия архитектурного вмешательства в вольно раскинувшиеся кущи не воспринималась бы достаточно остро; упругая лента превратилась бы просто в стоящую ребром или лежащую плашмя пластину. На обращенной к Новинскому бульвару восточной стороне напряжение ленты выражено пятью темными (в темноте – трассированными светом) полосами – террасой второго этажа, остеклением четырех остальных, тонкими линиями цветочниц и (в первую половину дня) тенями от них. Сдвижные окна самим своим устройством подчиняются направлению воображаемых сил растяжения ленты, а балконы на торцах воспринимаются как устройства для ее натяжения. Не случайно Гинзбург иллюстрировал описание дома в СА чертежами именно восточного (а не западного)618 и южного фасадов. Не удивительно, что на большинстве фотографий мы видим дом именно с этой стороны, ибо западная стена выглядит просто отпечатком внутреннего устройства сооружения; из‐за удвоенной высоты окон ее легко принять за фасад промышленного здания. Я не решаюсь рассматривать дом Наркомфина как парковую гиперскульптуру, потому что он не избавлен от родимого пятна буржуазной архитектуры – «фасадничества», хотя его фасад (разумеется, восточный) бросает вызов буржуазному урбанизму: тех, кто подходит с бульвара, дом НКФ встречает кубом коммунального корпуса с почти сплошь стеклянной северной стеной.