— Все-таки Сергей Александрович великолепно передает многие моменты экстаза. Именно так и надо. Только зачем у него делается при этом такая красная физиономия? А это все очень милые люди — эти все Ушковы, только ведь это все terre-a-terre — это все очень примитивно... Я ведь когда-то так близко знал этот мир.

Пригнувшись, по винтовой лестнице, куда-то выше хоров колонного зала Благородного собрания, поднимались Скрябин, Кусевицкий, Леонтий Михайлович, Татьяна Федоровна и человек технического вида в кожаной кепке.

— Вот здесь, — говорил человек в кожаной кепке, — это прожектора и прочее... Световая техника... Кабель...

— В кульминационном пункте мне нужен свет, чтоб глазам было больно, — сказал Скрябин.

— Да, я считаю, что «Прометей» надо ставить со светом, — сказал Кусевицкий, — надо подготовить смету, согласно световой партитуре...

— Но что вы хотите, чтобы у вас было в этой симфонии? — спросил Леонтий Михайлович. — Зал, что ли, должен быть освещен?

— Да, свет должен наполнять зал, — сказал Скрябин таким топом, точно речь шла об обыденных, и простых вещах. — Я не знаю технической стороны дела, по мне тут помогут... Вот Александр Эдмундович Мозер очень этим заинтересовался.

И он кивнул в сторону человека в кожаной кепке.

— Свет должен наполнять весь воздух и пронизать его до атома, — после паузы продолжал Скрябин, — вся музыка и все вообще должно быть погружено в этот свет, в световые волны, купаться в них.

— Надо попытаться подвесить рефлекторы к потолку, — сказал Мозер, — чтобы они давали рассеянный свет по всей зале, а источник света чтоб оставался не виден. Но выдержит ли кабель такое напряжение?

— Можно также сцену с облачными занавесями и декорациями, — сказал Леонтий Михайлович.

— Ни в коем случае, — сказал Скрябин, — именно зал должен быть наполнен светящейся материей... А в кульминации белый свет...

— Почему именно белый? — спросил Леонтий Михайлович.

— Когда свет усиливается до ослепительности, то все цвета обращаются в белый... Мне солнце тут надо! — воскликнул он. — Свет такой, как будто несколько солнц сразу засияло... Белый свет — это свет экстаза...

— Но выдержит ли кабель? — снова материалистически повторил Мозер.

— Да, — спускаясь вниз но лестнице, говорил Скрябин, — все упирается в материю... Материя всему препятствие... А ведь «Прометей» не просто музыка... Такого еще не было... Я хочу, чтоб хор в «Прометее» был не просто хор... Я хочу, чтоб уж нечто от Мистерии... Надо бы хор одеть в белые одежды... Так это плохо, так ужасно, как у нас... Неужели опять это Русское хоровое общество будет... Какое полное отсутствие понимания... Ведь они поют совсем не так, как мне надо... Мне надо такой звук истомленный, мистический, вот в этом месте, где вступает хор... Они должны вот так петь... Он принял какую-то странную позу, запрокинулся назад и запел неумело и безголосо.