Лорен явно понимала, что боролась за право обладать Яго и победила. Теперь он был полностью ее, и ей доставляло ощутимое удовольствие делиться им лишь понемногу – даже доля Алекс была нормирована. Рут чувствовала, что ее собственная болезнь и немощь дали Лорен больше свободы, и она смогла выйти на авансцену. Рут довольствовалась тем, что притаилась за кулисами, пытаясь сделать себя настолько маленькой и жалкой, насколько это возможно, потому что она знала, что изначальная связь, которую она имела с Яго – цена его существования, – всегда будет грузом на душе Лорен.

Адам был на грани. В течение нескольких недель в больнице он с тоской говорил о том моменте, когда Рут будет чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы вернуться домой, и они снова смогут жить как пара после всех месяцев разлуки. Но Рут жаждала тишины и уединения. Большую часть времени она читала, писала, рисовала или гуляла одна у реки. Он все время говорил ей, что любит ее, но не был уверен, есть ли у них будущее. И она не могла ему ответить; вопрос был слишком важным, слишком сложным.

По правде говоря, Рут все еще оправлялась от рождения Яго и долгой болезни. Не было слов, чтобы описать адскую смесь чувств, поэтому она не могла никому их объяснить. Время от времени галлюцинации возвращали ее в залитую кровью родильную комнату. Она была прикована к операционному столу, и люди в масках и халатах резали ее, вонзали пластик в горло, пока ее рвало и мучило. После тяжелых воспоминаний она восстанавливалась часами. Ее физическое состояние улучшилось, но она еще не смирилась с необратимым возвращением к менопаузе. Ночная потливость, провалы в памяти и перепады настроения будут продолжаться год, предупреждали врачи, может быть, дольше.

Она избегала зеркал все время, пока находилась в больнице, а когда вернулась домой, ей пришлось набраться храбрости, прежде чем впервые столкнуться со своим отражением. Она выглядела старше пятидесяти пяти, то есть старше, чем умудрялись казаться большинство состоятельных женщин ее возраста в Лондоне. Седовато-каштановые волосы обрамляли худое измученное лицо, а на верхней губе виднелся пушок; ее грудь и живот были подобны пустым контейнерам, сделанным из тонкого материала, который не вел себя должным образом; кожа была тонкой и мраморной, местами с сетью лопнувших капилляров. Толстый широкий шрам пересекал нижнюю часть живота, отмечая место, откуда сначала достали Яго, а затем и ее матку. Бедра обвисли от недостатка упражнений, а волосы на лобке побелели, как будто мучения последних месяцев довели их до седины.