– Не кори и не словоблудь! – перебил владыка, тучный, внушительный.

– Словоблудишь ты. Я землю копаю, – устало потянулся и хрустнул суставами воевода. Отвернувшись от преосвященного, заговорил с купцами, с кабацким головой. – Рыть долго ишо. Мы не запаслись ничем. Так что порадейте, отцы, о народе. Дьяк, Михайло Михайлович дашь запись потом, кто и сколь для дела пожертвовал... – И насмешливо закончил: – Тех владыка после в молитве своей помянет.

– И помяну! – загремел разгневанный его насмешкой владыка. – А после службы лопату возьму. Святая церковь в стороне от мирских бед не останется, – подозвав к себе абалацкого настоятеля, учинил допрос скорый: – Что монастырь для работников дать может, отец Варлам?

– Хлеб, овощь огородную. Что сами вкушаем.

– Хлеб – можно. Овощь монахам оставь, чтоб яровали помене. А сюда – мяса, вина, рыбы! И – немедля! Скоро обед.

Втыкались в землю лопаты, пешни, кайла, скрипели телеги и фургоны, отбиваясь от гнуса и паутов, махали хвостами лошади.

– Кашеварить будешь, – велел Ремез Домне. – Зови в помочи кого хошь.

– Тебя, Сёмушка, – пошутила Домна. – И то на погляд...

Взяла двух баб – Ненилу и Фёклу. Но, поразмыслив, снова обратилась к Ремезу:

– Троём-то мы разве накормим такую ораву?

И верно: от Иртыша до Тобола всё люди, люди. И каждого надобно напоить-накормить. Приказчики с того берега счаливали паромом солонину хлеб, рыбу... В лодках, сами, без зова, плыли мужьям на подмогу бабы. В первой сидела на вёслах Фимушка.

– Почто троём? Вон сколь помощниц плывёт!

Увидав Митрофановну, Домна изменилась в лице и с этого часу держалась подальше от Ремеза.

Близился полдень, пахло варевом. Дымили костры, гремела посуда. Перед трапезой владыка надумал произнести проповедь, но, махнув рукою, переоделся и велел принести себе лопату.

41

Три седьмицы тому, как расстригли Ермилу по причине невоздержания к вину. И вот лежат они с Гаврилой на полу у Тютина, дымят табун-травою, лениво перетряхивая слова. От курева и от браги першит в глотках. Глаза кровятся, лица затекли зеленью. Словно и не в горнице лежат – на дне морском. Над ними воды гудят и время – не замечают, не тревожатся. Редкие роняют слова, пустые и не раз уж произнесённые.

– Не убива-айсяя, – тянет Гаврила, утешая попа. А у того давно уж отболела душа, смирилась. Или – вдруг! – нашла другую отдушину?

Вспоминал незлобливо недавно случившееся. Крепили берег – владыка трудился бок о бок, предобеденную чару благословил. И когда урок был выполнен, сдержанно похвалил:

– Ну, сыне, и лют же ты в деле! Усерде-ен! Кабы в вере был так же неистов!