– Пустобрёх! Брякаешь медным своим языком... Заплесневел уж от старости. Трещину дал... А что умное изрёк? Токо и знаешь: бом да бом!

Рассердился колокол и воззвал: «Ветер, братко! Где ж ты? Качни покрепче!».

Но ветра не было. Загулял непутёвый.

Зато на звонницу поднялся звонарь.

54

Не оружьем – хитростью да умом взял раскольничью крепость. Старообрядцы бесстрашны и твердолобы. Да и перед кем им дрожать, коль к смерти себя приговорили!

«Хоть соловьём заливайся – не достанут слова до сердца», – решил Ремез и решил верно. Соловьём не стал заливаться, но устроился перед скитом и начал срисовывать скит и окрестность.

- Кого он вытворяет? – недоумевали затворники. – Поди, худое замыслил?

И Фока, денно и нощно молясь в келье, не давал знака гореть. Мефодий, напротив, звал к подвигу немедля. Скитом овладело смущение. Роптали, шепчась друг с другом. Иные подумывали: не улизнуть ли от неминуемой смерти, хоть и связали себя тяжким обетом.

«Откуда он взялся, сей жестокий обычай?» – недоумевали наиболее рассудительные. Робко прятались в тень женщины, и даже дети примолкли, те, до которых дошёл страшный смысл самосожжения. Огнём сжигать жизнь! Огню предать ни в чём не повинных младенцев! Это ли не безумие! Безумен мир, в котором заживо обрекают людей на муки голода, хвори, потопа или огня. Но ведь кто-то создал его? И верно, видит всё, что творится на земле. А может, создав, забыл? Побаловался, как младенец игрушкой. Надоела – бросил, отыщет или изладит другую. Какой же силы и какой бессмысленной неприязни исполнен к своему творению создатель! Как сам Ремез к неудачным своим поделкам. Он гневается, швыряет их под ноги и топчет, топчет! Жалко морщатся от неправедного гнева святые, ропща и попрекая несдержанного изографа. Неправеден его гнев, так ведь это гнев смертного, создавшего мир вымысла...

Вымысла? Тут Ремез задумался, склоняя кудлатую голову то к левому, то к правому плечу, вперивая сердитый взор в иные, уже готовые иконы.

Странное дело, когда-то вот так же замазывал лики святых, а то и вовсе разбивал доски на части, любил созданное или стыдился, гневался, не находя себе места, теперь глядел отстранённо, словно иконы эти созданы не его руками.

Но вымысел ли те, в тобольских храмах иконы, которым кланяются люди?

Воистину свят человек! Злобствует он, а ведь добр бывает! Когда рожает, когда землю пашет, когда впервые целует возлюбленную свою...

Да часто ли добр-то? И на что злится, неразумный? Ищет в ближнем врага, а тот – в нём. Суета, суета! Не лучше ль хоромы построить, дерево посадить иль засеять поле?