У самого обрыва был сложен навес, два пня в нем приспособлены под сиденья, третий, выбранный до самого основания, служил столиком.

– Жилище Берендея! – плюхнувшись на одно из сидений, сказал Водилов.

– Тише! – шикнул на него Станеев и указал пальцем на остров.

Тишину неожиданно вспугнули фанфары. Потом зазвучали колокола, и все вокруг потонуло в этих густых и многочисленных звуках. Илья не сразу сообразил, что слушает журавлиный оркестр. Журавлей на острове собралось множество. Вот два или три из них взлетели, один побежал, а скоро все птицы засуетились, забегали, то взлетая, то подпрыгивая. Некоторые дрались, но как-то странно. Нападал темный, крупный журавль, а дымчато-светлый, поменьше его ростом, не сопротивляясь, принимал удары или убегал. Бежал, раскрыв клюв, неуклюже подпрыгивая; взмахнув крыльями, журавль взлетал, давал небольшой кружок над островом, но стоило сесть ему ненадолго, как темный журавль опять наскакивал на него, клевал и гнал прочь.

«Верно, другой породы, – решил Водилов. – Борьба рас».

– Там же смертоубийство! – сказал он, когда молодому дымчатому журавлю досталось от темного особенно. – Надо за слабого заступиться.

– Ни к чему, – прошептал Станеев, неотрывно следя за птицами. Глаза его разгорелись, лицо разрумянилось. В бороде завяз золотой осиновый листик.

– Как это ни к чему? Бьют слабых!

– Не бьют, а учат. Это журавлиный университет. Молодых к перелету готовят.

– А, – усмехнулся Водилов. Ему стало смешно. Не будь Станеева рядом, он вскочил бы сейчас и побежал прогонять обидчиков, которые попросту были наставниками. – Меня вот тоже к перелету готовят, – сказал он и тихо, зло всхохотнул. – Язык, говорят, учи.

– Языку научиться долго ли? Но американцем надо родиться.

– Думаешь, у меня нет задатков? Я деловой человек.

– Безусловно.

– Так что ж ты, паразит, не убеждаешь меня остаться? Я уехать могу! – закричал Илья, подпрыгивая на своей не очень удобной табуретке.

– Никуда ты не уедешь, – спокойно отрезал Станеев. – Не валяй дурака.

– Точно. Не уеду. А она уверена, что уеду.

– Значит, плохо тебя знает.

– Она ехать решила, старик. Понимаешь? Она решила.

– Пускай едет. Вон Горкин уехал... я слышал, как поливал нас по радио.

– Но у нас сын... Понимаешь? Я люблю его, – остановившись перед Станеевым, хрипло сказал Водилов. Глаза его, обычно колючие и насмешливые, сделались влажными и растерянными. Губы вздрагивали.