— Откуда ты все это знаешь? — спросил я подозрительно.

— Я давно решила стать ныряльщицей, — сказала Софи. — И собирала всю доступную информацию.

Она заложила руку за голову и уставилась в потолок. Сердце на ее плече перевернулось, превратившись в пару красных ягодиц — не знаю, разучивала ли она этот жест перед зеркалом, но символизм был предельно ясен. Я, однако, решил предпринять еще одну попытку — и попытался обнять ее. Она ударила меня по пальцам.

Мне показалось, что ей на самом деле не хочется сопротивляться — но ее обязывает к этому непонятный аспект не то женской, не то вампирической этики. Я вдруг понял, что мне следует сказать.

— А ты можешь проявить величие духа?

— Это как? — с интересом спросила она.

— Можешь на время про все забыть?

Она задумалась.

— Ну, я, может, и могу… Но ты сам — разве сможешь?

— Я?

— Ты что, предашь свою Великую Мышь? Ради американской девчонки?

— Да с удовольствием…

Мне стало не по себе от этих слов. Но я тем не менее повторил:

— Легко…

Она поглядела на меня со странным чувством.

— Великая Мышь — ладно, — сказала она. — Но разве ты сможешь предать Геру?

Я почувствовал раздражение.

— Мне ее для этого не надо предавать. Это она сама меня предала. Во всяком случае, в физическом смысле. Знаешь, как я устал от…

У меня не хватило духу продолжить и вместо этого я провел пальцем по ее губам. Она не сопротивлялась.

— Но бедняжке было бы больно, — сказала она, — если бы она узнала. Очень больно.