Ах, если бы женщины знали, как подобная сердечная простота поднимает их в наших глазах! Но косной пещерной памятью самка помнит, что интересна добытчику лишь несколько минут перед соитием, и потому делает все возможное, чтобы растянуть их в часы, дни и недели — и выторговать себе как можно больше шкур и бус…

Через минуту после того, как мы вошли в комнату, мы уже лежали в ее просторном гробу, трогательно пахнущем какими-то наивными духами. Она сняла платье сама, что очень облегчило мне жизнь — не уверен, что быстро разобрался бы с его застежками. В гробу, однако, было вовсе не так удобно, как мне мечталось — но в этом неудобстве была и прелесть: мешая удовольствию, теснота как бы разворачивала его незнакомой и свежей стороной…

Но я не успел зайти слишком далеко.

Помешала сущая ерунда — еле заметный укол в шею. Я сразу понял, что он значит — и, хоть я изо всех сил попытался не обратить на него внимания, это оказалось невозможно. Мое возбуждение за несколько секунд сменилось тоской и злобой.

— Ты меня укусила?

Она виновато моргнула.

— Просто я… Я уже ошибалась в жизни. И больше не хочу.

Они всегда так говорят, подумал я. Всегда.

— Извини, — прошептала Софи. — Но я теперь знаю.

— Что ты знаешь?

— Про тебя. Про тебя и вашу Великую Мышь.

— Про Геру?

Софи кивнула.

— И еще я вижу, что ты ничего так и не понял, — сказала она. — Бедный мальчик. Да ты и не мог понять. Тебе не объяснили, а сам ты ничего не соображаешь.

— Чего я не соображаю? — спросил я.

— Ты не знаешь, зачем тебя сюда послали. Зачем тебя учат на ныряльщика.

— А ты, выходит, знаешь?

— Ваш главный вампир, — сказала она. — Энлиль. Он ведь тоже ныряльщик. Ты видел сам. Никогда не думал, зачем он обучился?

— Нет, — ответил я. — Наверно, для максимального контроля?

Она отрицательно покачала головой.