В де Сталь всегда был силен материнский инстинкт, своих детей от Федорова она любила, какими они были: ей нравилось, что они не выросли, не стали взрослыми, не ушли от нее, подобно другим детям, остались такие же неразумные, ничего не знающие и не понимающие, будто вчера покинули ее лоно. Она, вне всяких сомнений, гордилась, что им предстоит продлить человеческий род; однажды в ссоре она даже сказала Федорову, что Господь не потому их избрал, что они его, Федорова, сыновья, сыновья праведника, а потому, что они сами праведны и невинны, словно в первый день творения, и зло к ним не пристает, они даже не знают, что такое зло. Про них Христос говорил, что их, детей, – Царствие Небесное. Сказала она это Федорову один раз, и то в ссоре, сказала – и испугалась, но на самом деле она давно к этому склонялась, давно так думала.
И любовь, и обида, и страх за будущее сыновей накладывались на ее старинное раздражение Федоровым – она не была готова ему простить, что была для него мертва, всё еще мертва и в гробу; была женщиной, хотя и безумно им любимой, но мертвой, которую только предстояло воскресить, сделать живой. А она с первой их встречи была – жива, в ней всё было живое, и она хотела, чтобы именно живую ее и любили.
Ей надоело, она устала от целомудренности, от отстраненности их отношений, они бесили ее, она часто его желала, желала до спазмов, до боли, но решиться переспать с ним не могла, отчаянно боялась, что забеременеет, родит ему четвертого сына. Сына, который – она это знала, – как Каин с Авелем, расправится со своими братьями. Всё это вместе приводило ее в неописуемое состояние, она буквально теряла над собой контроль, и вот, всё так же лежа под ним, по внешности без малейшего повода она начинала ругать его самым непотребным образом. Она говорила ему: «Что ты выкобениваешься, дурачка играешь? Неужто запамятовал, что со мной делал, и впрямь думаешь, что чист и невинен?»
Спрашивала, куда же запропастилось, что он спал с ней, говорила: «Нет, ты знаешь, что такое женщина, знаешь, что такое лежать на женщине, не так лежать, как сейчас, а по-настоящему, ты знаешь, что такое хотеть женщину, что такое входить в женщину, что такое вожделеть к ней». Она говорила ему: «Плоть твоя умела хотеть и до меня, вспомни, как она поднималась, когда ты лежал на моем гробе, но и я многому тебя научила: разве ты мог забыть, что это такое, когда женщина, кончая, бьется под тобой? Неправда, милый, ты это помнишь, и многое другое ты тоже помнишь, я недаром у тебя была».
И она начинала ему описывать, как он с ней спал, их первую ночь, другие их ночи, и еще, и еще, всё – очень грязно, мерзко: какой у него член, и как он ее брал, и сколько раз. И снова – как она его хотела и как он хотел ее, говорила: «Да, твой мозг, когда мы были вместе, спал, но тело, плоть – не спала, она желала, звала меня, она была разумна, сильна, зряча, над плотью твоей никакого насилия не было, так что эти дети – твои, они твои законные дети, и они наследуют тебе».