Взрыв примирил Иринарха с храмом: тот сделался покалечен, слаб и потому словно сравнялся с человеком. Отцу Иринарху приходилось много и тяжело работать, чтобы прокормить себя и ребенка; он нанимался вскапывать огороды, рубить лес, плотничал, у него были хорошие руки; службы же возвращали его к жизни, были чистой радостью. Как бы отец Иринарх ни уставал и ни изматывался, он всегда полностью, не давая себе послабления, соблюдал канон, и если его собратья по сану жаловались, что валятся после литургии без ног, он, наоборот, отслужив, приходил в себя.

Среди прочего это было связано и с тем, что он очень любил сына, страдал, что почти не имеет возможности заниматься с ним; в храме же, служа Богу, он был со своим ребенком, и то, что сыну это было надо, что он приходил сюда, ради службы легко отказываясь от обычных детских забав, – всё это давало отцу Иринарху силы. То были редкие и необычайно чистые отношения между сыном и отцом, но всегда в их отношениях присутствовал третий – Господь; иногда мне кажется, что Краус не знал никаких других слов, никаких других обращений к сыну, кроме слов литургии. Так что получалось, что, разговаривая с Богом, он одновременно говорил и с сыном.

Когда в двадцать втором году Бальменова вернулась из эмиграции в Россию, ей, о чем я уже говорил, было предложено место прокурора Кимр, и хотя Бальменова явно ждала другого приглашения, согласилась она без возражений. Несмотря на то, что город, как и до революции, был совсем невелик, он по своей близости к Москве, по обилию ссыльнопоселенцев и тех, кто, отбыв срок, по указу получил минус, давал неограниченные возможности быть замеченной. Пожалуй, она даже была довольна, зная, насколько легко затеряться в столице. Но главным козырем Кимр был лептаговский хор, с каждым годом собиравший всё больше и больше людей, о которых ей было известно, что именно они вершат дела в Кремле. Она не сомневалась, что совместные спевки с ними рано или поздно ей помогут. Всё же кровавая вакханалия, которая раз за разом обрушивалась на город после назначения Бальменовой прокурором, вряд ли была связана с одним лишь ее желанием наверстать упущенное. Был и целый ряд причин, чьи корни – в тех первых годах, что она провела в Кимрах. На этом городе было завязано чересчур многое в ее жизни, чтобы она могла чувствовать себя здесь просто и спокойно.

Едва ли не с первого дня, как она приехала в Кимры, ее стал буквально преследовать тот уездный учитель, от которого в пятнадцатом году она зачала. Он молил ее стать его законной женой и забрать у Крауса их сына. Из агентурных источников ей было известно, что он и в самом деле очень скучал по ребенку; каждую неделю обязательно на весь день ездил в Константиново и там, чтобы видеть мальчика, выстаивал подряд все церковные службы – и заутреню, и обедню, и вечерню. Заходил он и в дом к отцу Иринарху. Он знал, как тот бедствует, и требовал, чтобы батюшка брал у него деньги на воспитание сына, а также хотя бы изредка отпускал на воскресенье к нему в Кимры. На это он получал от отца Иринарха твердый отказ (впрочем, его общению с сыном батюшка не препятствовал) и тогда, чтобы хоть немного его смягчить, начинал подробно и нудно объяснять, что давно порвал с хлыстовством, вернулся в православие.