Рози присела на край кровати, взяла своего ребенка за руки и сказала мягко-мягко, как умела:

— Я не знаю, как называть тебя, любовь моя. — Ее любовь в этот момент выглядела так, будто что-то, расположенное чуть выше головы Рози, дало ей пощечину и одновременно заворожило. — Следует мне называть тебя Клодом или Поппи? Следует тебе быть дочерью или сыном? Ты можешь быть кем угодно, и ты знаешь, что все мы будем тебя поддерживать. Ты знаешь, что мы будем любить тебя каким — какой — угодно, кем угодно. Тебе нужно лишь сказать мне: кем ты хочешь быть?

— Не важно, кем я хочу быть.

— Нет ничего важнее, — настаивала Рози.

— Важно, кто я есть.

— И кто же ты?

— Клод! — Он выплюнул это имя. — Я должен быть Клодом.

— Милый, ты не…

— Должен! Клод — это мое наказание.

Этому ребенку всего десять, взмолилось Вселенной разбитое сердце Рози.

— За что же тебя наказывать, любовь моя?

— За вранье всем. За старание притвориться тем, кем я не являюсь.

— Ты не лжешь. Не притворяешься…

— Больше нет, — перебил ее Клод.

За тринадцать дней, миновавших с полуночного СМС, на покрытой неровной щетиной голове Клода отросли слабые пряди-перышки, но он все равно был похож на ракового пациента, за которого его все и принимали. Рози еще во время первого цикла химиотерапии, которую делали ее сестре Поппи, усвоила, что, когда больна одна из идентичностей человека, только она имеет значение. Она знала, что причина тех сочувственных взглядов, которые ловила на себе, была лишь в том, что все думали, будто у ее ребенка рак; но ей было все равно. Рози чувствовала, что в собственной уязвимости, потребности в капельке дополнительного пространства и помощи заслуживает доброты незнакомых людей, поэтому была благодарна за их благословения, пусть сколь угодно ошибочные. Видел ли Клод, что окружающие считали его умирающим, Рози не была уверена, но и это не имело значения. Клод и чувствовал себя умирающим, поэтому оценил бы сочувственные домыслы, если бы поднял взгляд от земли на достаточное время, чтобы их осознать. Но не поднимал.

Рози думала, что восемнадцать часов в самолете — это в любом случае идеальный повод для душевных терзаний. Каждая жизнь должна вмещать некоторое количество страданий, и если можно сделать так, чтобы часть из них совпала с восемнадцатью стесненными, тошнотворными часами, которые приходится провести в транспортном средстве, — тем лучше. Клод неотрывно смотрел в окно припухшими красными глазами, отказывался от любой предложенной еды, постоянно прихлебывал имбирный эль и копил сочувствие окружающих к своей матери.