Однако это оказалось только прелюдией. Насекомые, сахарная вата и странные овощи были цветочками, о чем ему следовало догадаться самому, потому что насекомые, сахарная вата и странные овощи не пахнут ни запекшейся, ни свежей кровью. В следующей части рынка Клоду хотелось только сесть и заплакать, потому что в клетках размером с конуру Юпитера были навалены друг на друга десятки и сотни блестящих черных кур: наверху и под ними, кудахчущие друг на друга за то, что другие наступали им на головы. Поначалу Клод подумал, не попросить ли разрешения подержать или хотя бы погладить одну из них, но потом с подступающей дурнотой понял свою ошибку: прямо на клетке стоял гигантский поднос с мертвыми курами, чья кожа была обнаженной, бледной и ощипанной; их желтые ноги тянулись, моля о спасении, но для них, обезглавленных, было слишком поздно. Дальше стояла клетка меньшего размера, на сей раз с гусями. То были сказочные гуси, снежно-белые тела с оранжевыми, как хеллоуинские тыквы, лапами и клювами. Их было слишком много для такого тесного пространства, и они были так же стиснуты со всех сторон, как и сам Клод, но хотя бы стояли на полу обеими ногами. Гуси явно дали обет молчания, потому что их клетка тоже была увенчана подносом с тушками в пластиковых саванах, на которых красным маркером была выведена цена. А рядом расположились утки. Они не могли видеть свое мрачное будущее, но, вероятно, чуяли его. Дальше свиные морды — не головы, лишь пустые, дряблые морды: пятачки, вислые уши и чудовищные впадины там, где раньше были глаза. В конце ряда древняя морщинистая старуха горбилась на табурете, набирая в пластиковые мешки черпаком крохотных прыгающих креветок. Она выжимала на них лаймовый сок и посыпала солью, и это чем-то напомнило Клоду крещение двоюродной сестры Агги; бизнесмен, который купил креветок, закидывал их в рот, все еще прыгающих, словно хрустел попкорном в кинотеатре. Клод внезапно понял смысл выражения «стены сомкнулись над головой». Он пытался глубоко дышать, но вонь, исходившая от охваченных ужасом птиц, жгла ему нос, горло и грудь.

Мертвые животные оказались повсюду. Повсюду была непривычная пища. Повсюду было шумно, словно кто-то слишком громко включил саундтрек продаж, покупок, торговли и пота. Но другой чертой, которую Клод видел повсюду в Бангкоке, которая была чудом Бангкока, были люди — женщины, — такие же, как он. Как Поппи.

Они были красивы. Волосы у них были длинные и черные, словно шерсть ведьминого кота, чуть вьющиеся, начиная от изгиба шеи, идеально убранные за уши и заткнутые цветами, которые просто обязаны были быть искусственными, но не были. Роскошные, идеальные, восхитительные волосы. Еще женщины умели роскошно, идеально, восхитительно обращаться с этими волосами, легонечко касаясь руками, смеясь так, что они красиво падали на лица, или встряхивая головой, так что пряди плясали по их спинам, словно в рекламе шампуня. Более того, они двигались совершенно так, как надо. Их бедра ходили из стороны в сторону при каждом шаге, но лаконично, не как у секс-бомб в кино, которые двигались как дворники у машины, — скорее как ивы на ветру. А одежда… Клод влюбился во все, что носили эти женщины. Длинные кружевные юбки. Топы, которые обнимали фигуру, скромные, но с намеком, словно подмигивание, но не нарочитое. Джинсы и футболки, которые вроде бы были обычными джинсами и футболками, но почему-то выглядели совершенно-женственными. Шарфы, которые, казалось, так и плыли вокруг их шей, точно листья по осенним прудам, и хотя Клод был уверен, что растекся бы лужицей, если бы надел шарф в такую жару, и хотя помнил, что он наказан и должен быть Клодом, эти шарфы все равно очаровывали его.