— Привет! — сказала мать.

Она лежала на спине в той же позе, что и Сонтейн, так же раскинув руки, только смотрела в другую сторону, и ее макушка находилась в нескольких сантиметрах от головы Сонтейн. Обе были наги. Цвет стен гармонировал с темно-коричневой кожей матери и ее короткими черными волосами.

— Привет! — отозвалась Сонтейн. Она не могла лежать с открытыми глазами и не понимала, почему никого не смущает их нагота. — Привет! — повторила она, и обе задремали в золотистых тенях.

Так прошел месяц или два. Чтобы скоротать время, она рассказывала матери, как летала во сне. У нее были крылья, похожие на стрекозиные. Складывать их было не труднее, чем скрещивать руки на груди: они складывались обратно в лопатки и доходили до талии. Достаточно было чуть дернуть крыльями — и они вмиг раскрывались снова. Так выскакивает лезвие складного ножа или так можно подмигнуть симпатичному мужчине, «но только я, мамочка, так никогда не делаю!». Вот почему она всегда держала спину ровно — чтобы было не больно складывать крылья внутрь — и вот почему она так любила кувыркаться в воде, которая очень напоминала воздух. Но самым интересным и удивительным органом у нее был рот. Он мог растягиваться словно хобот, мог дотянуться до центра ее крыльев между лопатками и облизать их.

— Дар проявился так поздно, — пробормотала миссис Интиасар. — Ну и ну! Ты же не можешь так делать!

— Знаю! — отвечала Сонтейн.

Она была готова захлопать в ладоши, если бы могла. Мама, кажется, совсем не сердилась.

Так продолжалось месяц за месяцем. Она поняла, что не может замолчать и все время говорит, говорит. О мужчинах, которые ее напугали, а Данду не пугал, хотя она не могла понять, как же он умещался внутри ее, потому она все еще воспринимала свое тело как глаз, а его тело — как палочку или камушек. Она удивлялась, как дымные стены помогали ей откровенничать, рассказывая самое заветное. И ее удивляла мама, которая все это выслушивала. Она уже привыкла, что мамочка Инти всегда ее превратно понимала, перебивала, кричала, и как привыкла следить за своим языком и не болтать лишнего, так чем дальше, тем больше держать все в себе. Она научилась обходиться без материнских советов. Но это событие, последняя ночь перед свадьбой — это же материнское дело! Разве она не могла ради дочери осилить хотя бы это?

— Пожалуйста, мамуля, — сказала она. — Я не знаю, как мне быть.

Прошло несколько лет.

Мать принялась рассуждать о свиных сливах. Помнит ли Сонтейн лучший способ их есть — холодными, только что вымытыми в ручье? Сверху нужно пробить дырочку и высосать сок. Потом высосать косточку, положить пустую кожуру на кончик языка, потрясти немного и только потом сжевать и проглотить — ну, вспомнила?