Но Божен не дёрнулся. Он снова тяжело вздохнул и сгорбился, словно на плечи ему положили мешок с землёй. От него за версту пахло неуверенностью.

— Всё в порядке, Немой, — не сразу ответил он. — Иди, а? Я скоро приду.

— Да, Немой, иди! Дай мне с Боженом поговорить.

Я обернулся. На пороге комнаты стоял Мыш и смотрел на меня, нетерпеливо подёргивая хвостом.

Ну, и хер с вами, заговорщики! Я пожал плечами и вышел в столовую.

Из кухни на весь дом пахло наваристыми щами и сладкой выпечкой.

Глашка и Настя собирали на стол. Я чмокнул Глашку в щёку. Она прижалась ко мне, подняла лицо, подставляя губы.

Настя сделала вид, что ничего не видит, и убежала в кухню, где гремела посудой баба Дуня.

— Сейчас обедать будем, Немой, — сказала Глашка.

По глазам я видел, что она хочет сказать совсем другое. Поцеловал её мягкие губы, задержал поцелуй. Глашка зажмурилась и вздохнула. Моя ладонь скользнула по её спине, опустилась ниже. Я почувствовал, как руки Глашки напряглись, упёрлись мне в грудь.

— Ну, не здесь же! — шепнула она.

Бля!

Я снова поцеловал её и отпустил.

— Пойду, подышу немного.

Вышел на крыльцо, втянул в себя осенний воздух, пахнущий горьким дымом горящей сухой листвы. В разрывах тяжёлых слоистых облаков проглядывала воспалённая синева неба.

За домом осторожно постукивал топор.

Я спустился по ступенькам, прошёл за угол.

Леший Шатило, пристроившись у толстого осинового чурбака, тесал доску. Рядом, сложив руки на груди, стоял банник Берёза.

— Вот спасибо! — говорил Берёза. — Золотые руки у тебя, Шатило! А то пол в бане подгнивает, а плотника вызывать — это расходы.