Мой дед в 1953 и 1954 годах написал серию удивительных писем. Они были адресованы моим родителям. Мать отдала их мне на хранение, потому что я родилась в 1954 году. Патрик Гурно учился в государственных школах-интернатах Форт-Тоттен, Хаскелл и Вахпетон[125]. Письма написаны изящным «почерком школы-интерната», знакомым тем, кто обучался по методу Палмера. Они наполнены замечательными, забавными, разрушающими стереотипы эпизодами из жизни резервации. В совокупности они составляют портрет чрезвычайно гуманного интеллектуала, а также глубоко религиозного патриота и семьянина.

Мой дед, для которого оджибвемовин[126] являлся родным языком, был сыном Киишкемунишива, Зимородка, и внуком Джозефа Гурно, Касигивита, главного воина племени пембина народа оджибве. Они жили охотой на бизонов на равнинах Монтаны. Мой дед принадлежал к первому поколению, родившемуся в резервации. Его семья совершила отчаянный, трудный переход к сельскому хозяйству. В конце концов они добились успеха. Патрик писал о своем великолепном огороде, восхищался деталями, такими как столистные розы, которые он выращивал для красоты, и рассказывал истории о том, как он сажал овес, но почему-то вырастал лен. Он записывал забавные вещи, которые говорили его дети, и признавался в любви к своей жене Мэри Сесилии Лефавор. Он рассказывал моим родителям и о тревогах, которые осложняли его работу в качестве председателя консультативного комитета. В то время, когда он писал, за эту работу платили тридцать долларов в месяц, но племя было на мели, а потому он не получал и эту зарплату. Получив известие о законопроекте, где говорилось о ликвидации резерваций, он сразу понял, что это, как его потом назвали, новый фронт войны с индейцами.

«Сей законопроект, если он будет принят, приведет к ликвидации наших последних владений на этом континенте, уничтожит наше достоинство и положит конец уважительному отношению к нам как первым жителям этой богатой земли», – заявил Джо Гарри, тогдашний президент Национального конгресса американских индейцев.

«Этот новый законопроект – худшее, что может случиться с индейцами», – добавил мой дед.

Хотя я много раз читала его письма в поисках утешения или вдохновения, в конце концов я решила перечитать его письма вместе с исследованием, посвященным эпохе борьбы с политикой прекращения договоров с индейцами. Как только я это сделала, сопоставив тщательно датированные письма со сроками прохождения законопроекта, который давал племенам всего несколько месяцев для подготовки ответа конгрессу, я поняла, что мой дед – вместе с другими членами племени, его проницательными друзьями, такими как Мартин «Страй Пес» Кросс, и союзниками, не являющимися индейцами, – совершил нечто, изменившее траекторию курса на прекращение действия договоров, и бросил вызов безжалостной силе федеральных властей, намеревающихся нарушить неприкосновенные и непреложные юридические обещания, данные в договорах, заключенных между двумя нациями. Из племен, намеченных к ликвидации, племя Черепашьей горы было первым. Вот что стояло за шутками моего деда. Он был неугомонен. Писал всю ночь и посещал собрания все дни напролет. Иногда он спал всего двенадцать часов в неделю. Я знала, чего стоило ему, нашей семье и всей Стране индейцев[127] его стремление к, казалось бы, невыполнимой задаче – отмене ликвидации племени.