За эти годы Габор Барна попробовал и солдатчины, довелось ему и на войне побывать. Служил он в армии, оккупировавшей Словакию, и в армии, захватившей Северную Трансильванию, и в числе немногих с Дона долгой вернулся, хотя и с отмороженными ногами. Двужильность батрака тогда спасла его, да ноги уж не те стали. Частенько, особенно при перемене погоды, они точно свинцом наливались.

Но ничего не поделаешь: кем он был прежде, тем стал опять, снова впрягся в батрацкое ярмо, с той лишь разницей, что тянуть это ярмо было ему теперь куда тяжелей. Поступить иначе он не мог: ни кола ни двора у него не было, ни даже родного села. От тех мест, откуда они были родом, Габор и его близкие оторвались и ничего не слыхали о своих родственниках — батрак писем не пишет и в гости не ездит. Что же до здешнего села Сердахей, то тут семья Барна еще не пустила корни. Дочери Барна не нашли еще себе здесь женихов, а сыновья — невест. Человека же, как известно, привязывает к селу или земля, или дом, или родство — так он обретает родину.

За всю свою жизнь Барна так и не смог обзавестись хоть какой-нибудь малостью. Но причиной тому была не расточительность и не бесхозяйственность жены Габора. Заработок грошовый, а ребятишек куча. Правда, в других батрацких семьях тоже не лучше, а все-таки, глядишь, кое-кому удается свой домик поставить или клочок земли купить. Взять того же Бачо — был пастухом, а стал хозяином.

Но для этого нужно батраку держать побольше скотины; только так, помаленьку, грош к грошу, может он скопить деньжонок и что-нибудь приобрести.

Дело это возможное, только не у Бачо-Келеменов. Господин Эндре твердо придерживался еще одного дедовского правила: своим батракам он позволял держать одну-единственную свинью, а коровы и вовсе не разрешал иметь. Старый Бачо, всю жизнь проживший подле скотины и на ней разбогатевший, знал, как выгодно держать скот, ежели есть хороший выгон и доброе жнивье. Знал, а потому сам старался держать как можно больше скота, но не разрешал, чтобы в батрацком хлеву оказалось хотя бы одним хвостом больше установленного. Хитрый скряга ревностно относился к букве закона, гласившего, что батрак вправе содержать одну свиноматку с потомством, и когда крошечные поросята, копошившиеся на его, Бачо, господском жнивье, немного подрастали, он говорил своему батраку, даже такому, который долгие годы работал на него:

— Скажи-ка, Габор, сколько поросят метнула твоя хавронья? (А знал он все!)

— Шестерых, хозяин.

— Шестерых, говоришь? Отчего же ты их не продаешь? Гляди, как подросли. Держать тебе их негде, кукурузы у тебя тоже нет.