Впервые он взбеленился в 1919 году[23], когда еще хозяйствовал его отец, а сам он, молодой лейтенант, вернулся домой из армии. Местный комитет народной власти — сердахейская директория — конфисковала у его отца экипаж, а у него самого — верхового коня и посадила на хуторе своего уполномоченного. Собственно говоря, особых причин гневаться у семейства Бачо не было: верные старые батраки, и среди них в первую голову отец Габора Барна, сохранили им в целости все, что только было возможно.

Но это дела не изменило: молодой хозяин не знал пощады и выместил свою злобу на сельских руководителях-коммунистах. Он загнал их в тюрьмы и концентрационные лагеря. Позже он вступил в офицерский карательный отряд, состоявший из сыновей безземельных баронов и графов и сынков многоземельных кулаков, который творил месть и расправу. Домой он вернулся лишь после того, как провалилась попытка бывшего монарха вновь заполучить трон. Отряд, в котором подвизался господин Эндре, стал на сторону реставрации — так пожелали господа бароны — и был распущен. Но поскольку господа никогда не причиняют друг другу вреда всерьез, молодой Келемен спокойно вернулся домой заниматься хозяйством.

Однако он так и не мог забыть обид, нанесенных ему в 1919 году, и, когда настала эпоха нилашистов, господина Эндре потянуло к ним. В возвращении к обычаям и традициям предков — для него, правда, эти предки кончались дедом — он, как и другие помещики, видел панацею от всех бед. Патриархальный агрокапитализм или еще какая-то галиматья в этом роде — таков был его неясный идеал.

Кроме того, господин Эндре точил зубы и на земли Шлезингеров, граничившие с его владениями. Ему повезло — в 1943 году, когда были введены антиеврейские законы, он получил в аренду тысячу хольдов их земли вместе с хутором и всем имевшимся на нем инвентарем.

Его приверженность к фашизму оказалась, впрочем, не более чем душевной склонностью, поскольку привычки своей — ничем не жертвовать — он не изменил даже ради фашизма. В трудные тридцатые годы, когда сельскохозяйственные рабочие близлежащего села Сердахей вновь организовали профсоюз, господин Эндре решил не давать работы потомкам «бандитов девятнадцатого года» и, призвав к себе главаря местных нилашистов горлопана Мечкеи, поведал ему о своем решении — впредь нанимать лишь националистически настроенных работников.

— А интернационалисты пусть околевают с голоду или отправляются просить работу к русским! — заключил господин Эндре и попросил Мечкеи прислать ему подходящих поденщиков и жнецов.

Мечкеи выполнил его просьбу, но присланные им работники оказались того сорта базарными мухами, которые лишь жужжат без толку. Стоило им получить по-настоящему тяжелую работу, как у них тотчас же появились десятки всяких напастей. Господин Эндре, чья привязанность к практическим традициям Бачо была все же сильнее его приверженности к нилашизму, не мог терпеть батраков, которые постоянно скулили и жаловались, что мешок слишком тяжел, что нет ни приличного жилья, ни топлива, ни питьевой воды, нет времени приготовить себе обед и тому подобное. Все это было, разумеется, справедливо, но господин Эндре привык к тому, чтобы люди заботились о себе только после окончания работы. Вдобавок ко всему нилашистские горе-работники трудились мало и скверно, а если погода портилась, то и вовсе бросали работу и, не дожидаясь конца недели, удирали по домам.