Держать поросят батраку и впрямь негде — хлев на одну лишь матку рассчитан, потому что старый Бачо не разрешает брать из хозяйского добра не то что бревно или доску, а и самую завалящую щепку. А если который-нибудь батрак отваживался на это, то хозяин находил и вытаскивал свое бревно даже из готовой постройки. Не было у батрака и корма для скотины. Бачо зорко следил за тем, чтобы ни горсти хозяйского овса, ни единого кукурузного початка не попало бы в чулан к батраку. Кто, как не он, знал по собственному опыту — на том и в люди вышел, — что если завелась у батрака скотина, то корм для нее не с базара идет, а из хозяйских закромов.

Батраки тоже знали, как хитер бывает хозяин, — сам родом из бывших холопов, — а потому на хозяйское добро не слишком зарились. Вот и получалось, что у воришки, ставшего хозяином, украсть не было никакой возможности. И батраки скотины не держали — старый Бачо всячески способствовал тому, скупая всю их долю кукурузы «по рыночной цене», как он говаривал, да к тому же милостиво разрешая батрацким женам брать молоко, сметану и творог со своей фермы не в счет отработки, как это делалось у других господ, а в кредит. Придет, мол, осень, рассчитаемся, — ежели денег не хватит, можно и кукурузой отдать. Понятно поэтому, что батраки почти не имели своего скота, а если у кого-нибудь свинья вдруг приносила десять поросят, то Бачо наведывался к нему до тех пор, пока не откупал их и не угонял в свое стадо.

Так что, каким бы симпатичным и приветливым ни казался старый Бачо, батракам его приходилось не сладко. Стяжательство превратилось у старика в страсть, которая не знала границ, — он и у батраков старался оттягать все, что только было возможно.

Эти свойства унаследовал от старого Бачо его сын, а за ним и внук, господин Эндре, и, как бы работящ ни был Габор Барна, как бы бережлива ни была его жена, сколько бы ни трудились их пятеро детей, которые начали работать, едва научившись держать в руках мотыгу, семья Габора так и не смогла приобрести ровным счетом ничего. Все говорило за то, что Габору не миновать на склоне жизни судьбы своего покойного отца, который на старости лет, когда уже не мог выполнять тяжелой работы, получал жалкую пенсию — десять пенгё в месяц и потому жил на содержании детей. Пенсия была положена ему из милости господином Эндре, за что, пока он был еще в состоянии поднять палку и пока паралич не приковал его навсегда к постели, он исполнял вначале обязанности ночного сторожа, а потом охранял сад, пугая ворон.

Вот как получилось, что Габор Барна, работая на Келеменов, превратился в одного из тех батраков, единственным богатством которых является преданность хозяину, связавшему их по рукам и ногам. О том, чтобы сбросить эти путы, нечего было и думать — Габор никогда за всю свою жизнь не знал иного занятия или ремесла, не пробовал даже поденщины. В село не пойдешь — ни жилья, ни родни, ни знакомых; к другому хозяину наниматься — тоже хрен редьки не слаще, с батрака везде семь шкур дерут. Уж лучше тут, на обжитом месте, в первых батраках ходить, нежели на новом в последних.