Он остановился на углу улицы и своего переулка, недоумевая, как это его вернуло обратно.

Вдоль тротуара бежала черная вода, в которой дробился мертвенный свет фонарей.

Стало холодно.

Он повернул к дому, вошел под арку двора.

В рыхлом снегу копались под присмотром нянек ребятишки.

Взглянул на свое окно. Там горел свет.

Родители пришли с работы…

Вдруг понял — домой идти противно. С жуткой ясностью выкристаллизовалось то, что копилось всю эту долгую зиму: надоело их мирить.

Присел на краешек мокрой скамейки.

Порознь он любил их обоих. Маму и папу.

Он еще помнил, как мама, будучи чертежницей на заводе, без конца брала себе на дом работу, и всюду, всегда — на кухне, в метро, в троллейбусе, везя его в детсад, — листала толстые учебники и конспекты и все-таки кончила вечернее отделение строительного института. Стала инженером.

Целыми днями она просто разрывалась, успевая после работы выстаивать очереди за покупками, кормить и обшивать его с папой. И все ей удавалось.

Если она покупала какую-нибудь вещь — вещь эта была всегда редкостно хороша и дешево куплена. Мама радовалась. А папа был равнодушен. Ему все это было неинтересно. Каждое утро он неторопливо брился старой безопасной бритвой, завтракал и уходил на свою обувную фабрику, где уже много лет работал инженером.

По воскресеньям он читал газеты от передовицы до телевизионной программы, спал или уходил гулять.

Мать же терпеть не могла гулять просто так, была постоянно занята. Они вечно ссорились между собой. Саша уже научился точно чувствовать этот момент, когда они, обессиленные после жестокой ссоры, ждут его вмешательства… Никто из знакомых обо всем этом даже не догадывался. Только соседи иной раз протестующе стучали в стенку…

От снега ботинки совсем отсырели. Мокрый воздух пробирал до костей.

Он встал, направился в глубину двора к своему подъезду и тут, на скамейке, стоящей как раз против дверей, увидел: заложив ногу на ногу, в распахнутом черном пальто с поднятым воротником, сидит Костя. Сидит, откинув голову на спинку скамьи…

— Костя!

— Что творится, а? — отозвался тот, не изменив позы.

— Давно ждешь?