Итак, у меня даже возможности больше не было списать все это на некое невероятное совпадение. Если Фентимен виновен, то Доминик должен быть его соучастником. Но зачем ему это? Мотив Фентимена был прост: он сумел уйти, прихватив сорок тысяч фунтов, практически все сбережения моих родителей. А зачем это Милки? Я вспомнила, как Даррен Милк сказал: Двадцать фунтов – это двадцать фунтов. Смотрителя школы подкупить нетрудно, он и внимания особого на отвратительную шутку не обратит. Но я никак не могла поверить, что Доминик, активный унионист, участвовал во всем этом ради денег. Нет, он действительно меня любил. И Эмили любил. И хотел нас защитить. И все, что он делал, было направлено на то, чтобы изгнать из моей души детские воспоминания о гибели Конрада. Но причина всего этого, как я теперь понимала, была одна: Доминик тоже неким образом был виновен в смерти моего брата. Та зеленая дверь из моих воспоминаний оказалась всего лишь дверцей люка, подсвеченной неким зеленым сиянием. Но в тот день Доминик действительно был в театре вместе с Конрадом, и именно Конрад отвечал за освещение в спектакле «Отелло». Неужели это и есть ключ к исчезновению Конрада? Но если это так, то почему Доминик удерживает меня от попыток все выяснить? Я вдруг вспомнила, как он сказал: Это же все самый настоящий мусор, всякая чепуха, которую только матери и могут хранить. И я вдруг поняла, куда мне нужно пойти, где я смогу отыскать кое-какие ответы на все эти вопросы.

Я не была на Джексон-стрит с того дня, когда примеряла свое свадебное платье, после чего родители сообщили мне, что отдали все свои сбережения человеку, который притворился моим братом, а они ему поверили. Честно говоря, меня просто страшил очередной визит к ним. Вскоре они так или иначе осознают истинное положение дел, это всего лишь вопрос времени. В прошлом на это уходило от трех до двенадцати недель – в зависимости от суммы, которую выманил у них очередной «Конрад». Отец всегда в итоге реагировал бурно, даже яростно, а мать погружалась в очередную, все более глубокую, яму деменции. На сей раз я заметила признаки этого, едва подойдя к дому на Джексон-стрит: шторы в гостиной были плотно задернуты, а газон перед домом совершенно зарос полыннолистной амброзией. Я постучалась и вошла, не дожидаясь ответа. В доме по-прежнему пахло моим детством, но также и старыми газетами, и горьким отчаянием. Отца я обнаружила на кухне, матери нигде видно не было.