Но теперь я уже вижу, что конец близок, поскольку ее история начинает понемногу сплетаться с моей. Даррен Милк. Эрик Скунс. Джером Фентимен. Ребекка и Доминик Бакфаст. Тот значок префекта, который я подобрал на строительной площадке Дома Гундерсона, по-прежнему лежит у меня в кармане пиджака. Я столько раз его доставал, что обломок застежки на нем стал почти гладким. Ах, если бы с той же скоростью могли сглаживаться обломанные концы наших жизней, разорванных дружб, минувших лет! Если бы мягкие прикосновения могли сгладить и наши собственные острые края! Но чем ближе к концу история Ла Бакфаст, тем отчетливей у меня ощущение, что ничто этот конец не смягчит и не сгладит. У того, что умерло тридцать лет назад, может быть только жестокое завершение – даже зубья Времени, этого бессмертного механизма, со временем изнашиваются и ломаются, кусая еще больнее. А потом, когда все будет кончено, я должен буду принять решение. Похоронить ли навсегда те скелеты давнего прошлого или выставить их на всеобщее обозрение. Любой выбор наверняка будет мне дорого стоить. Но альтернативы я не вижу. Сенека сказал лучше всех, по-моему: Veritas ninquam perit[70]. Головы могут гордо подниматься, головы могут падать на землю, но истина пребудет вовеки.

Часть восьмая Тартар[71] (царство вечной тьмы)

Часть восьмая

Тартар[71] (царство вечной тьмы)

Глава первая

Глава первая

19 августа 1989 года

Мне кажется, вам, Рой, знакомо то ужасное чувство, когда узнаешь, что твой любимый человек совсем не такой, каким тебе казался. И возникает ощущение полного разрыва связей, какой-то ползучей, крадущейся пелены нереальности. Я чувствовала себя жалким маленьким существом, затесавшимся в стадо бегущих и бешено топочущих коров, но не способна была ни убежать в безопасное место, ни повернуться лицом к тому ужасному, что на меня надвигалось. Предательство Доминика; обман Джерома; Керри в роли Дездемоны.

Вот Керри промелькнула снова на страничках блокнота с записями насчет света. На сей раз это был чей-то рисунок, сделанный на половинке листа почтовой бумаги. Стиль, пожалуй, был еще полудетский, однако я сразу узнала руку Доминика. Затем между листками блокнота я нашла и другие его рисунки, и все они были посвящены одному и тому же предмету. Керри в профиль; Керри анфас; Керри с обнаженной грудью и разбросанными по подушке волосами, нарисованная почему-то оранжевым мелком. Рисунок вообще, по-моему, открывает нечто большее, чем фотография. Фотография скорее отражает сущность фотографа, его вкус. А рисунок раскрывает отношения между художником и моделью. И я вдруг подумала: а ведь меня Доминик никогда не рисовал! Взрослым нетрудно забыть яростные страсти, обуревавшие их в детстве. И потом, очень многие взрослые считают, что дети с их недолговечным вниманием и быстрой сменой настроений познают мир куда более поверхностно и с куда меньшей интенсивностью. На самом деле справедливо как раз обратное. Те чувства, которые мы испытываем в детстве, по своей силе и глубине могут быть поистине невероятны. Бурные страсти; убийственное горе; яростный гнев, вспыхивающий, как бумага, и тут же улетучивающийся, словно дымок от выстрела. Те рисунки Доминика, посвященные Керри, были как раз такими. Пламенеющими от страсти и одновременно застенчивыми; по-детски нежными и по-мужски собственническими.