Сегодня в школе был последний экзамен на аттестат зрелости. Уже в девятом классе Давид понял, что свяжет свою жизнь с точными науками, поэтому учил литературу на уровне трёх единиц, чтобы высвободить время для занятий по физике, химии и математике. Он был почти уверен, что экзамен по литературе сдал: вопросы касались произведения израильского прозаика, которое Давид в прошлом году прочёл, и его цепкая память сохранила перипетии сюжета и похождения героев. Он думал, что ему с этим повезло, и сейчас он шёл домой со своим другом и одноклассником Асафом, юношей из интеллигентной семьи. Он жил недалеко от Давида, что способствовало их близкому знакомству и питало их дружбу вечерними посиделками и встречами по выходным.

— Кажется, мы отстрелялись, — глубокомысленно произнёс Асаф.

— Надеюсь. Я люблю литературу, но отвергаю метод её вдалбливания в наши нежные мозги силой и не приемлю всякую связанную с ней аналитику.

— Она хороша для общего развития, чтобы поддержать непринуждённый разговор с девицей и не выглядеть белой вороной в хорошем обществе. Но я предпочитаю выбирать и читать то, что мне нравится. Год назад прочёл роман «Любовник» Авраама Иегошуа.

— Я помню, ты мне говорил, — сказал Давид.

— Под большим впечатлением, до сих пор в голове стоит. Там у Адама, главного героя, несовершеннолетняя любовница, какая-то Лолита, у его немолодой жены тоже любовник, а их юная дочь в любовной связи с арабом. Такой себе вертеп. Чувственность, эротика, животная страсть. Душа и тело в постоянной борьбе и единении, это и есть истинная сущность человека.

— Здорово, я как-нибудь почитаю. Ты веришь, что любовь еврейки и араба возможна? Но это две различные культуры. Вначале страсть, потом озарение, что это тупик, и освобождение, разрыв. А если они заключили брак, то монотонная, подневольная жизнь в хамуле[24] и подчинение мужу, от которого уже и дети.

— Ну, ты и расист.

— Нет, Асаф. Я просто пытаюсь трезво смотреть на вещи. Мусульманин никогда не посчитает еврея равным себе. Это доказывает вся история их сосуществования. Евреи были у них всегда людьми второго сорта, униженными, находились на службе. С них взимали большие налоги и позволяли им те работы, которые не положено делать радетелям ислама. Я ничего не имею против, если они сотрудники или прохожие на улицах, и готов проявить к ним уважение. Но я не представляю духовную близость с ними.

— Мой отец с тобой бы поспорил. Он считает, что мы оккупанты, что в нашей стране установлен режим апартеида, и мы не соблюдаем их права. Поэтому они имеют право нас убивать.