— Ты еще спрашиваешь — какая! Тощая как скелет. Белая как простыня. Слабая как мышь. Вот какая! — Я погрозил ему пальцем.

— Но… Сара очень хорошо кушает, доктор. Только стала чуть сонливее в последние дни. По-моему, она просто стареет.

— Сто чертей, синьор, СТО ЧЕРТЕЙ! Она не стареет, она при смерти! — Дрожащею рукой я снял свою черную сумку с плеча и открыл ее. Здесь все необходимое для оказания срочной помощи — основные инструменты, некоторые специальные препараты, трубки для взятия проб на анализ, набор шприцев и иголок. Я решил взять у Сары пробу крови и отвезти на анализ в Англию — завтра я отбывал домой. Она не жаловалась и не сопротивлялась, когда я взял ее руку и ввел ей иглу в вену. «Ех Africa semper aliquid novi^[42]», — подумал я, взглянув на ее кровь. Она была не опаково-малиновой, как полагалось бы, ни даже цвета разведенной водой «Beaujolais Nouveau»^[43], какая бывает у косаток после серьезных кровопотерь. Она напоминала прозрачное vin rose — провансальское вино цвета шкурки лука, но никак не кровь. «Уровень гемоглобина наверняка существенно ниже критической отметки, — подумал я, прижав ватный тампон к месту укола, — необходимо срочное переливание крови». Но что явилось причиной столь серьезной анемии? Я снова положил Сару на пол ее клетки и стал скрупулезно ощупывать ее сантиметр за сантиметром. Я ничего не мог обнаружить — во всяком случае, глазами или кончиками пальцев. Никаких злокачественных образований в брюшной полости, никакого увеличения селезенки или печени, ни малейших признаков потери крови через заднепроходное отверстие. Я начал подозревать возможность лейкемии или заболевания костного мозга. В качестве завершающего аккорда я натянул резиновую перчатку и сунул ей палец в задний проход. Сара не противилась вторжению; на ее длинной бледной морде было написано умиротворенное выражение. Но я почувствовал некое сопротивление изнутри. Что-то такое прижало мой палец к стенке прямой кишки. Я тронул другой рукой область таза пациентки и прижал. Мой палец, находившийся в заднем проходе, почувствовал давление. Нечто крупное, необычное, хоть и упругое, но не твердое, заполняло тазовую полость. Я стал массировать кожу промежности между вульвой и анусом. Да, вот оно, ярко выраженное вздутие — жидкость под давлением. Я отступил от пациентки и снял перчатку. Анестезия шимпанзе, находящейся в таком состоянии, была слишком рискованной. Я вынул из сумки скальпель и вставил новое лезвие.

— Держи ее крепче, но понежнее, — сказал я Пальмони.

Он схватил ее за плечи, пока я возился с ее противоположным концом, чтобы получше разглядеть требующее вмешательства место при свете тусклой лампочки под потолком. «Ну, держись, милая», — прошептал я и принялся вскрывать лезвием кожу анального отверстия. Раздалось слабое шипение, и из разреза потекла струя зловонной жидкости сиреневого цвета, едва не попавшей на меня. Я сделал новый разрез — накрест. Мне не хотелось, чтобы разрез зажил так быстро. Похоже, Сара вовсе не почувствовала скальпеля. Я нажал пальцем вокруг образовавшегося отверстия, и зловонная жидкость ударила фонтаном. Вот этот-то огромный абсцесс и был причиной хвори моей пациентки. Удалив весь накопившийся гной, я ввел шимпанзе большую дозу амоксициллина длительного действия, а затем подумал о следующем шаге. Человеку в таком состоянии, в каком пребывала Сара, потребовалось бы переливание не менее двух пинт крови — до того анемичной она была. А в самом деле, почему не сделать этого? Я снова прошелся вдоль рядов клеток, глядя на остальных шимпанзе, — это был живой передвижной музей патологии приматов. Только яростный самец выглядел более-менее здоровым. «Он-то и будет донором», — решил я.