И взгляд ее сомкнулся с моим. Я ожидала увидеть зеленые глаза, цвета холодной плоти змей, извивавшихся у нее на голове. Но глаза эти были голубыми, как безоблачное небо, как безмятежный океан. Неиссякаемый колодец печали, сапфировая грусть, на удивление нежная. Шум битвы затих, превратился в слабый гул, отдалявшийся с каждой минутой. Я подумала, что надо бы опять попробовать остановить Персея, но ноги так отяжелели. Краем глаза я видела, в далеком далеке, пламенеющую золотую полосу, но повернуть голову и посмотреть на нее не могла. Тело каменело постепенно – будто медленно наползала волна, холодная, сковывающая, а он тем временем переместился и оказался передо мной. Звуков больше не было, и рот мой застыл, глупо разинутый от страха, поэтому я не могла произнести его имени, хоть замедлявшийся разум и узнал его.
Я заметила – и поразилась, но лишь едва ощутимо, – что он плачет.
– Ариадна, – сказал он.
И провел пальцами по высеченной из камня поверхности моего лица, но прикосновений оно уже не чувствовало.
Я понимала, что мы не в гуще битвы, что он каким-то образом вознес меня над ней. Позади его лица было лишь чистое небо. Он опять заговорил, но я ничего не слышала. Прижался лицом к моему лицу – бессмертной плотью к холодному камню. Его боль еще проникала в мой разум, который исподволь захватывала неподвижность. Да, я почувствовала рваное биение этой мучительной боли. Скорбь бога. И поняла тогда, что он ничего не может поделать. Откуда-то из сгущающегося тумана мыслей извлекла образы детей, вытянула на передний край гаснущего зрения и увидела всех нас снова вместе, как когда-то.
Промежуток длиной в десять замирающих ударов сердца. Наше последнее объятие.
А потом Дионис отстранился от меня, решимость успокоила его черты, изгладила муку с лица, и оно превратилось в то самое, так хорошо мне знакомое.
Он легко взмахнул рукой – это движение я видела уже, но лишь однажды. Много лет назад таким образом он забросил мою свадебную корону прямо на небо. Я думала, она сгинула в пучине моря, но он сказал: посмотри в ночную высь, вон она, и будет теперь светиться там вечно.
Я не услышала его слов, но сказать он мог только одно.
Глаза мои ничего не выражали, но я беззвучно отвечала ему тем же – пока твердело и застывало последнее движение крови, пока последний проблеск мысли обращался в камень, – и надеялась, что он это понял.
Эпилог
Эпилог
Я парю в чернильной тьме. Если посмотрите снизу, увидите лишь крапинку света, а на самом-то деле это яркое пламя. Я вспыхиваю, когда Гелиос направляет свою колесницу вниз, за линию горизонта, – мерцающий, переливчатый алмаз в самой середине короны. Мысли мои теперь неспешны и тяжеловесны, перекатываются в самом сердце вечности, но жизнь, проходящую внизу, я вижу целиком.