Тот замахал рукой:

– Всех этих словечек я не понимаю, просто рисую как подсказывает сердце.

– Так это и есть уровень мастера.

– Да я не то хотел сказать, не то, – замотал головой Шестой дядюшка.

В тот день тетка стояла рядом с нами. В молодости она тоже выступала в театральной труппе, у нее было амплуа женщины-воина. После роспуска труппы она устроилась на кондитерскую фабрику заворачивать конфеты.

– Раз уж тянет рисовать, почему бы не рисовать что-то дельное? – встряла она.

– Что значит дельное? – спросил Шестой дядюшка.

– Ну, скажем, что-то благопожелательное типа цветущих пионов[4] или сороки на веточке сливы[5], или феникса, глядящего на солнце[6], или тех же духов-хранителей ворот[7], тогда все это добро, как и новогодние надписи, можно было бы сбывать на ярмарке.

Сделав паузу, она добавила:

– Ведь сколько денег уходит на все эти письменные причиндалы, да на краски всякие.

Шестой дядюшка перечить не стал, я тоже воздержался от объяснений. Да и вряд ли тут что-то объяснишь. Как-то раз снова навестив дядюшку на Праздник начала лета, я заметил картину с танцующей над Хуанхэ девой, она словно фея возносилась ввысь, точь-в-точь улетающая на Луну красавица Чанъэ.

– Кто это? – спросил я.

Тетки в ту минуту рядом не было, и Шестой дядюшка ответил:

– Это душа.

– Чья?

Понизив голос, дядюшка пояснил:

– Раньше она тоже играла в труппе, можно сказать, была моей тихой гаванью в океане мирской суеты. Потом она вышла замуж за другого, а чуть позже повесилась из-за пучка лука. Несколько дней назад я увидел ее во сне, такой же вот танцующей над рекой.

Сделав паузу, он добавил:

– Взмывала все выше и выше. Только тетке не говори, – тихонько сказал он.

Как-то на Праздник середины осени я увидел на одной из его картин мужчину, который садился на поезд, прямо в его животе была нарисована женщина. Указывая на эту женщину, я поинтересовался, кто это? Шестой дядюшка ответил, что это тоже душа умершей.