Она водила дружбу со спекулянтками с Греческого городка, те таскали ей шмотки, и она предлагала их по общаге. Иногда подрабатывала моделью. На сплетни про себя реагировала болезненно:

– Я же, лять, не пью!.. – жаловалась Бульбулю.

Это было не совсем так. Изредка пила, совсем не пить в общаге было невозможно. Но, выпив даже каплю, мгновенно менялась. Из живой, как огонь, делалась неподвижной и мертвой. Застывала на час или два, с трудом понимая, где она и кто вокруг.

Один раз приезжала к нему позировать. Сидела на табуретке возле электрообогревателя, Бульбуль старательно переносил на ватман угловатые линии ее тела. Не получалось… Нужно было, наверное, больше сеансов, но Бульбуль боялся, что пронюхают соседи, на следующий день весь базар будет язык чесать. Новый базар, конечно, не прежний, но очень многие там еще помнили его отца, деда. Приветствовали его, когда он туда заходил, уступали в цене. Если там узнают, уже не зайдешь, взглядами сожгут.

Да и позировала Роза плохо, вертелась, как на углях. Только если перед сеансом дашь немного вина, тогда застывала. Но в тот раз вина у Бульбуля не нашлось, хотя ведь предупреждала. Собрался сбегать, но было поздно и всё закрыто. Пришлось рисовать так. Фигня вышла, ватман жалко.

У него были сложности с человеческим телом, особенно с обнаженкой. Предметы, гипсы-мипсы, с этим было в порядке. По лепке он вообще считался звездой. Если только не человека. Не получалось у него с людьми, пропорции плыли. Может, сказывался мусульманский запрет людей изображать: сидел где-то в крови и мешал грамотно компоновать фигуру.

Розу всё-таки турнули из общаги.

Пожалев, он пустил ее на два дня пожить. С условием, что будет позировать.

Она приехала к нему вечером с сумками. Сама привезла вина, долго не поддавалась пробка. Они чокнулись пиалками, и она пошла к табурету, стягивая по пути платье. Он разминал глину и поглядывал на ее манипуляции. Каркас фигуры был заготовлен заранее.

И снова не получалось… Глина не слушалась его.

Был час ночи. Роза сидела на табуретке и глядела совиными глазами.

Он допил вино и снова набросился на глину. Ничего не выходило. Глина смеялась над ним. Еще добавился шум в голове. Вино действовало на него совсем по-другому, чем на Розу. Толкало к поступкам и экспериментам.

Что было дальше, помнил плохо. Она привезла еще две бутылки. Вторую допил сам, из горла, сжав стекло зубами. До или после? Она слабо отбивалась. Он влил в нее еще. Потом… Что потом? Снял ее с табуретки, перенес и положил рядом с начатой скульптурой.

Она была неподвижной. Только глаза слегка двигались и грудь на вдохе.