Ноябрь, холодно. В подсобке  Л и н а  в наброшенном на плечи ватнике сортирует, раскладывает в конверты видовые открытки. Стремительно входит К у х л я, суетливый человечек неопределенного возраста с профессиональной, словно приклеенной улыбкой. Все время перебегает с места на место. На груди «ФЭД».

К у х л я. Сколько же у нас открыточек для продажи на улицах готово?

Л и н а. Комплектов — без двух сто.

К у х л я. А в россыпи?

Л и н а. Шестьсот. Города, курорты, памятники.

К у х л я. Дело! Что же ты, золотце мое, хоть в перерыв погулять-подышать не выйдешь?

Л и н а. С работы — на работу, и то жутко смотреть.

К у х л я. Да, гранд-улицы были. Европа, люкс!

Л и н а. Спрошу что-то, Алексей Иванович. В газетах пишут — партизаны, диверсанты, их работа. У своих-то как могла рука подняться?

К у х л я. Дурочка ты, Лина Петровна? Или прикидываешься?

Л и н а. А правда, немцам какой смысл? Навечно же сюда пришли.

К у х л я. Давай сообразим. Взрывы на Крещатике когда начались?

Л и н а. Через три дня…

К у х л я. Успели господа коммунисты до этого хоть самую малую шкоду немцам в городе причинить? То-то! А у шефа жандармерии на столе — что лежит? «Особая розыскная книга СССР»! По одному Киеву, может, тыщи две фамилий. Нужен им предлог, чтобы расправиться с этими-то фамилиями?..

Л и н а. На такое решиться?

К у х л я. А пожар в рейхстаге? В своем-то Берлине?

Л и н а. Долго мне еще ума у вас занимать, Алексей Иванович.

К у х л я (подсел). Те открыточки, что отобрал я вчера, те самые — штрафные, особые, они — где?