Началось это несколько дней назад в избушке геологов, стоявших лагерем между Кашкаранцами и Кузоменью. К вечеру подошли рыбаки, привернули на огонек варзужане, и, когда разговор коснулся древности этих мест, я услышал, что здесь, возле Кузомени, на «сухих буграх», местным жителям случалось находить железные топоры, непохожие на современные, наконечники стрел, подковы и — насколько я мог доверять описаниям — даже меч.

Вот тут что-то и сдвинулось в памяти. Сместились какие-то пласты сознания, и память, словно автомат, выбрасывающий билетик, выщелкнула вдруг этот странный текст, который высветлил окружавший меня мир так же, как проявитель фотографическую пластинку. Вот почему, невзирая на промозглый день, холодный ветер с моря, туман и зябкую изморось, я сейчас шел через пески и вереск все выше, к желтевшей наверху площадке, поросшей редкими сосенками и можжевельником.

То, что я не мог припомнить, откуда именно я взял эти строки, в какой саге, меня не смущало. Очень может быть, что я прочел их в одной из научных статей или в популярной работе о Севере.

Предшествующие годы были заполнены не только путешествиями по русскому Северу, но и книгами. Север я открывал в прямом и в переносном смысле. Передо мной было как бы два Севера. Один — живой, с его людьми, зверями, травами, рыбой, птицами, песчаными лукоморьями, далеко друг от друга отстоящими поморскими селами, связанными тонкими нитями старых троп, линией телефона да поредевшим теперь ожерельем тоневых избушек на морском берегу… Этот Север я открывал пешком, как то было сейчас, на самолете, на парусной шхуне, совершавшей каждое лето рейсы вдоль беломорских берегов, на карбасе, на попутной машине. Я знал его звуки, пространство, плотность и запах. Мне был знаком и тревожный болотный зыбун под ногами, и острый хруст гальки, комариный звон молчаливого северного леса, резкий запах сохнущих на отливе водорослей и ослепительно синее или молочно-опаловое мерцание холодного моря. Я знал, как ломит спину от весел, как заколевают руки в холодной воде, как тупо раскалывается голова и плывут цветные круги перед глазами в жаркий полдень на мокрой бескрайней тундре.

Но было и другое открытие этих же мест, описание которых я находил на желтых, ломких от времени страницах старых изданий, в документах, сохранивших память о происходивших некогда событиях, о людях, которые жили за несколько столетий до моего появления на свет. Этот Север я находил в записках моих предшественников, которые стали первыми исследователями края. Запомнить все было нельзя, да, наверное, и не нужно. Отбор происходил подспудно: неважное, второстепенное откладывалось в дальние уголки памяти, ожидая своего часа. Прочитанное сплавлялось с увиденным и пережитым, направляло мысли и стремления к еще невиданному и неведомому. Мысленный окоем ширился. Он вбирал в себя берега, острова, реки, пространство тундры, леса, озера, столетия, дома, людей… И настоящее оказывалось сплетенным из множества нитей прошлого, которые позволяли при терпении и настойчивости наметить возможные контуры будущего.