Как я любил эти маршруты по берегу! Спокойное, переливающееся то синевой, то опаловой мутью, то сплошным солнечным молоком Белое море слегка покачивалось, как в полудреме, отступая от берега и обнажая темно-рыжее песчаное дно, гофрированное прибоем, с лужами и протоками, в которых спасались от отлива оранжевые морские звезды. Тропинка двоилась и троилась, бежала по заросшим вереском дюнам, то взбираясь на гребень, то спускаясь в раздутые ветром котловины, где почти всегда можно было увидеть россыпи кварцевых отщепов и обожженные камни древних очагов. Слева, отмечая очередную морскую террасу, поднимался береговой откос, поросший кустарником, из которого время от времени с истошным кудахтаньем и всхлипами вырывались куропатки. Там, наверху, были мокрые тундры, болота, прикрытые пружинящей сеткой багульника, бесчисленные озерца, ручьи, холмы — и так почти без изменений до самого Баренцева моря!

Удивителен был этот прибрежный северный мир, освещенный незатухающим полярным днем. Шорохи волн о песок, редкие всполохи птиц, попискивание мышей на сухой тундре вокруг тропы… На одиноких столбах, высеребренных дождями, солнцем и ветром, оставшихся то ли от белых тоневых избушек, от амбаров-сетевок или от старого створного знака, сидели неправдоподобно большие, казавшиеся почему-то мохнатыми, белые полярные совы, словно громадные чучела, сбитые из пышного белого войлока. Иногда на краю берегового откоса бесшумно возникали огненно-рыжие, еще не сбросившие зимнюю шубу лисы. Убедившись, что мы не вооружены и никакой опасности не представляем, они втягивали воздух остренькими носами и провожали нас настороженным взглядом.

До Пялицы мы добрались уже под утро, когда, обойдя нас слева, солнце уже успело подняться довольно высоко и теперь светило прямо в лицо. И все-таки то был не день, а раннее утро! Деревня спала. Сонно, бесшумно и еще робко чертили свои пути над тундрой и берегом проснувшиеся крачки, поднимавшие днем несусветный гомон при приближении человека. Даже река казалась притихшей, и рокот порога отдавался холодно и приглушенно, вполсилы, словно под утро иссякал водный поток, еще питавшийся снежниками в далеких лесах на севере.

Курган стоял на прежнем месте. Он был таким же, каким я оставил его прошлой осенью. Оператор, несмотря на усталость, ходил вокруг него, прикидывая, откуда лучше будет вести съемку, и восхищался. Что и говорить, курган являл удивительное зрелище. В яркой тишине полярного утра он был похож на голову, выступающую из земли, с редкими прядями светлых, поднятых ветром волос, — кривыми северными березками, еще не успевшими надеть свой зеленый летний убор.