Во-вторых, это отношение интеллигенции к русской традиции, «к родному пепелищу». Как писал В.В. Розанов в 1908 г., т. е. после революции 1905–1907 гг., «если бы своевременно статьи Аксакова, Хомякова, Данилевского, Кон. Леонтьева, Страхова, Рачинского читались с тем вниманием, с тем распространением или просто спокойствием, с каким читались статьи Михайловского, Лесевича, Добролюбова, Писарева и всех больших и малых русских «социологов», – судьба русского общества была бы совсем другая. Бесспорно, мы не имели бы студенческих обструкций и всей великой смуты университетов. Мы имели бы парламент и конституцию, а не «говорильню» и опять же смуту, контрабандно прячущуюся под флагом «конституционализма». Мы не слышали бы и Россия не читала печальных речей Рамишвили и Зурабянца, и Г. Милюков не ездил бы на гастроли в Америку показывать свои усы, свою шевелюру и весьма посредственное красноречие. Всей этой галиматьи не было бы, будь мы национально здоровы; и мы были бы национально здоровы, если бы вот уже полвека не образовалось в нашей печати заговора молчания против русского направления мысли, против русского духа речи. Молчания – или мелкого издевательства, попросту зубоскальства, украшающего улицу и представляющего весьма печальное зрелище в литературе. Вокруг русского и славянофильского направления у нас всегда стоял балаган».

Иными словами, речь идёт о нигилистическом, антигосударственническом «вкусе» значительной части российской интеллигенции, включая и русский её сегмент, её (и его) по сути пренебрежительное отношение к русской национальной специфике и её (его), как следствие, национальное нездоровье. Не напоминает ли это отношение взгляды Яковлева, выраженные в статье «Против антиисторизма»?

Речь не о том, что среди диссидентов вообще не было достойных и бескорыстных людей, – были. Речь о другом – о диссиде как социальном явлении, как о форме, живущей по социальным законам советского общества (пусть и со знаком минус) и воплощаемой определённым человеческим материалом и тупиком. Ну и, наконец, одно из главных проявлений социального ума – это не играть в чужие игры, причём не только потому, что в них нельзя выиграть, а потому как – недостойно, унизительно и неэстетично. Диссидентское движение было средством и полем игры спецслужб – западных и наших со всеми вытекающими социально-антропологическими, психологическими и структурными («полицейско-провокаторская субкультура») последствиями.

Несмотря на шумную активность, крикливость, постоянные обращения к Западу, который реально поддерживал и финансировал диссидентское движение в СССР, в основном и целом отношение властей, КГБ к диссиде было более мягким, чем к русским патриотам, хотя они никогда не апеллировали к Западу, не получали от него помощи, а в идейном и ценностном плане выступали оппонентами как Запада, так и прозападной диссиды. И тем не менее КГБ, упорно вешавший на патриотов ярлык «русских националистов», давил их жёстче, чем либеральную диссиду.