Пятый замедлил считку, а потом и вовсе остановил её. Да, в этот раз Тринадцатый сам предложил именно считку, а не передачу мыслеобразов. Так оказалось проще, и, кажется, этот вариант для данного случая был надежнее. Эмоций, ясное дело, будет меньше, но в данном случае эмоции только мешают. Он запустил считку снова, но скорость не увеличивал, наоборот, стал замедлять её всё сильнее.

Самолет шел вдоль темной стены, которая на первый взгляд казалась черной, однако в замедленном режиме черной она быть переставала, она дробилась на мириады фрагментов, которые вращались внутри неё в бешенном водовороте. Пятый остановил считку полностью, и приблизил изображение настолько, насколько это было возможно. От увиденного его передернуло. Да, там были не только неживые объекты, там были разумные, огромное количество разумных. И среди тел, которые являли собой части черной стены (с самолета это всё и выглядело, как черная стена), целых не было. Все без исключения тела были смяты, переломаны, искорежены, передавлены. Мёртвые. Они все мёртвые, подумалось Пятому, и не может ли так быть, что это никакая не пуповина, а, например, кишечник, в котором эта тварь их переваривает? Версия не лучше, но и не хуже всех других. Впрочем, в мире абсурда иных и не бывает.

Он снова запустил считку. Самолет уходил, отдалялся от тьмы, машина разворачивалась, и вскоре темная стена осталась позади, а перед самолетом расстилалось, куда ни глянь, чистое светлое небо.

* * *

— Ты ведь лучше всех, тут находящихся, его знаешь. Как ты думаешь, почему ему все верят?

— Ты идеалист, Пятый. Люди… понимаешь, люди в большинстве своем не способны выстраивать простейшие причинно-следственные связи. И думать больше чем на шаг вперед они либо тоже не умеют, либо не хотят, — Тринадцатый вздохнул.

— Может, я действительно идеалист, но не до такой же степени, — покачал головой Пятый. — И какими бывают люди, мне известно в достаточной степени. Те же надсмотрщики… ты видел наши с рыжим считки, а значит, ты видел и их тоже. Они ругали почем зря условия жизни, дефицит, нищету — и при этом шли на войну за тех, кто мало что им создал эти самые условия жизни, нет, еще и подарил им некую идею, смысла которой они даже до конца не понимали! И не за свою страну они воевали, не за народ, а именно за что-то абстрактное и, по сути, им же самим чуждое. Когда мы с Лином еще куда-то выбирались… ну, когда были еще молодыми Сэфес, и нам вообще хотелось куда-то выбираться, мы видели объединенные миры, в которых не было ни государств, ни стран, но в которых несвобода тоже существовала, и обман тоже, правда, в иной форме — а люди, представь себе, мыслили абсолютно так же, и вели себя так же. Какое-то время это нас сильно удивляло, а потом… мы на это просто забили, и перестали обращать внимание. Или официальная. Те же агенты, тот же наш хороший приятель — они ведь шли на смерть! И за что? За идею? Как же. От официальной даже в тот период отчетливо попахивало гнильцой, они это осознавали — и всё равно делали вещи, от которых волосы шевелятся на голове. И при этом они, умные и расчетливые, не были в состоянии просчитать развитие ситуации дальше, чем на пару-тройку шагов. Я не идеалист, Тринадцатый. Отнюдь. Но я всё равно до конца не понимаю, почему ему верят.