И однажды он заснул, и во сне, среди ночи, страшная судорога свела его члены и вырвала стон из его груди, гримасой исказила лицо и оставила так, с дыханием, не вышедшим наружу, лежать его тело, жесткое, все из углов, как кусок исковерканного железа.

— Адам, Адам! — закричала Надя и с этим криком неодетая вбежала к доктору и, едва он вскочил на своей постели, снова выбежала вон. Доктор бросился вслед за нею.

— Он умер! — рыдала Надя. — Он умер, он умер! Это я, я своими руками убила его, я уйду вместе с ним, он умер, доктор, он умер!

Верхняя простыня была откинута в сторону, и то, что увидел доктор, потрясло его. Немыслимое усилие напрягало все тело Адама. Бугрились мышцы, вены и сухожилия готовы были лопнуть, натянутая кожа лоснилась и белела там, где кости суставов едва не прорывали ее. Недвижимое и бездыханное человеческое существо было сейчас непрочным сосудом, грозившим мгновенно распасться на части от плотного сгустка вошедшей в него энергии.

— Возьми себя в руки! Он жив! — крикнул доктор и кинулся к своей переносной аптечке. Немедля сделал он инъекцию антиспазматического препарата, затем ввел камфору и адреналин. Минуту-другую он решил выждать. Надя, всхлипывая и смахивая слезы, успокаивалась. И в этот момент, повинуясь инстинктивному побуждению, доктор снял простыню, прикрывавшую ноги Адама, и посмотрел на них. Вид детски розовых ступней и молодых ноготочков побудил доктора присмотреться и ощупать пальцы ног и выше, всю стопу до лодыжек, где словно кромка коротких носков шла граница вновь образовавшейся кожной поверхности. Доктор не верил себе: спазм, охвативший все тело Адама, скрючивший ноги и руки и исказивший лицо, на стопах ничем не проявлялся! Пальцы были мягки и податливы, и оставались подвижны оба голеностопных сустава! Пока доктор мучительно вспоминал, описана ли где-то каталепсия такого рода, тело Адама сильно содрогнулось раз и другой и так, продолжая вздрагивать с ослабевающей силой, но все чаще и чаще, стало освобождаться от напряжения. Судороги обратились в мелкую дрожь, и у Адама, как при малярии, застучали зубы. Воздух со свистом вышел из легких, последовал глубокий вздох, и Адам задышал — с хрипом и шумом, прерывисто, неспокойно. Потом дыхание стало чередоваться с затяжной зевотой, сорвавшейся внезапно в тяжелый, нескончаемый кашель. Появились слюна и розоватые выделения, и доктор, беспокоясь, что больной может захлебнуться, стал торопливо переворачивать Адама на бок. Надя помогала ему. Кашель стих. Адам задышал ровнее, последние слабые судороги исчезли. Доктор Мэвин и Надя лишь переглянулись, боясь после всего происшедшего сказать вслух о том, что видели они теперь: Адам спал.