Они остановились, потому что с необыкновенной вдруг нахлынувшей на него нежностью Клефф стал целовать Татти и говорить, что он любит, любит, любит ее…
Пошли опять, и Татти придумала идти с закрытыми глазами. Все равно ничего не видно, объяснила она, а глаза все равно слипаются. Клефф опустил веки и почувствовал истинное блаженство. Теперь они шли, едва не засыпая. Некий сторож внутри этих двух утомленных существ не давал им упасть лицами в пыль, и среди забытья Клефф постоянно ощущал, что Татти здесь, рядом с ним, и она держит его за руку. Это чувство было единственным из всего живого и человеческого, что еще оставалось в нем.
Крыло
Крыло
— Да, — сказала жена, странно, будто впервые меня увидев, посмотрела в мое лицо и протянула трубку. — Тебя.
Было совсем уже к ночи.
— Слушаю.
Кто-то дышал, казалось, в самое ухо, рядом, без всякого телефона, неровно, как дышит лихорадочный, с сильным жаром больной.
— Антонина… с которой… — с двумя короткими тяжкими вздохами проговорил мужской голос. — Помните?
Я закрыл и открыл глаза — с тем нарочитым усилием век, какое производят, чтоб избавиться от помехи, не дающей видеть.
— Кто?
Мужчина ответил — поспешно, как мне показалось: «Тина».
Разве кто-то еще мог называть ее так — именем, которое я же и придумал ей? — мелькнуло у меня.
Жена ушла в спальню. Я слышал в трубке все то же больное дыхание, и еще мне почудилось, что там, у плеча мужчины, глухо, сдерживаясь, потихоньку рыдают.
— Вы где? — спросил я, чувствуя уже холодный страх.
— На вокзале, — ответил он.
Теперь и мне приходилось стараться, чтобы проталкивать воздух в свои легкие.