Вот, оказывается, о чем Агеев говорил, когда сидели мы у костра! — об этой вот «руке из космоса», которая должна была помочь благословенному режиму рухнуть.

Он закончил, и в нарушение всех академических правил шквал возмущенных реплик, вопросов, восклицаний — чудовищно! самоубийственно! антигуманно! — обрушился на Агеева. Он же стоял за кафедрой непоколебимо, у него был вид капитана, стоящего на мостике фрегата под неприятельским обстрелом. Кто-то сказал: «провокация», — верно, ответил Агеев, это провокативная стратегия. Но откажемся от гипноза слов. Эта стратегия ведет к переустройству мировых взаимоотношений, — вот суть дела.

Да, идея Агеева выглядела «чудовищной», «антигуманной». Прошло, однако, немного времени, и прямое воплощение того, о чем говорил Агеев, можно было увидеть в знаменитом рейгановском проекте «Звездные войны», который быстро заставил советское руководство осознать, что страна не может принять этот вызов — состязаться с Америкой в создании мощной космической системы обороны и нападения. Агеевская «рука из космоса», не раз говорил я себе по мере знакомства с тем, что становилось известно о «стратегической оборонной инициативе». И думал даже: уж не побывал ли Агеев в советниках у Рейгана?

Меж тем возмутитель спокойствия смог наконец покинуть кафедру. Он сел где-то в первых рядах, и я старался не терять его спину из виду, предвкушая тот миг, когда подойду к нему. Едва был объявлен перерыв, я быстро прошел вперед и остановился в растерянности: Агеева не было. Выбежал из аудитории — коридор был пуст. Я бросился к наружной двери, поспешил во двор, вернулся — все напрасно: он исчез. Догадавшись подойти к столику регистрации, я спросил, не скажут ли мне, где остановился профессор Агеев? «К сожалению, он не мог остаться на второй день, — услышал я в ответ. — Он прямо сейчас направился в аэропорт».

Я вернулся в Лондон. Получил свои гранки и стал читать их, сидя в издательстве. Как-то в комнату вошел редактор вместе с пожилым джентльменом, который был представлен мне, как рецензент моей рукописи. Он сказал, что очень хотел со мной встретиться и рад нашему знакомству. Нам принесли хороший кофе. Мы беседовали больше часу. Он говорил на отличном русском языке. О себе он рассказал, что во время войны был летчиком, некоторое время провел на русском фронте, обучая советских «товарищей по оружию» — эти слова произнес он с удовольствием и особой акцентацией — летать на английских машинах, и на них, в составе русских экипажей, совершил немало боевых вылетов. О своих русских товарищах он вспоминал с восхищением. После войны он был помощником военного атташе в британском посольстве в Москве. Военная выправка в нем явно чувствовалась. Через день мы встретились еще раз. Он расспрашивал о Москве, о России, — его интересовало все, и трудно сказать, чего только мы не коснулись, — от нового балетного спектакля в Большом до диссидентской «Хроники» и до очередного провала с урожаем зерновых. Разнообразие его вопросов, как и способность слушать с неослабным вниманием все, о чем ни говорилось, навели меня на мысль, что я беседую не только с бывшим дипломатом, но с человеком, который и сейчас продолжает служить британской короне. Я рассказал о нелегально выполненной работе группы молодых московских математиков-экономистов, которые показали, сколь близко к катастрофе советское хозяйство. При этом я смог назвать несколько цифр. Он был явно под впечатлением от услышанного и с энтузиазмом стал благодарить меня. Тут я кстати сказал, что участвовал в гарвардском симпозиуме, где слышал весьма интересное выступление, и назвал Агеева. «О, Агеев! — воскликнул мой собеседник. — Оригинальная личность». «Вы что-то знаете о нем?» — спросил я, вероятно, не скрыв своего волнения. «Кое-что, — ответил он и посмотрел на меня: — Он вас интересует?» «Очень», — признался я. Он подумал и сказал: «Я, кажется, смогу подарить вам копию одного частного письма. Его адресат уже, к сожалению, умер, и я как раз занимаюсь разборкой его архива. Думаю, что его наследники не будут возражать, если я дам вам эти несколько страниц».