Человек существует для наслаждения, и все высказывания типа «лучше смерть за родину, чем позор» Валла называет глупостью, ибо вместе со смертью человека умирает для него и его родина. Поэтому лучше предать родину (или кого угодно), но остаться в живых. Добродетель может пониматься только как полезность для человека, а критерием полезности для Валлы является наслаждение или не-наслаждение. Понятие нравственности из этой системы отсчета просто исчезает: «…само понятие высокой нравственности является пустым, нелепым и весьма опасным и что нет ничего приятнее, ничего превосходнее наслаждения»[299]. Например, Валла негативно относится к таким понятиям, как целомудрие («Если мы хотим учитывать природу, то почему нападаем на прелюбодеев? Вообще нет никакой разницы, любит ли женщина мужа или поклонника»[300]), трезвость («О, вино, создатель веселья! О, учитель радостей, спутник счастливого времени, утеха в несчастье!»[301]) и др.
В «Сопоставлении Нового Завета» Валла отмечает ошибки перевода, идущие от незнания греческого текста. Он обращается к греческому оригиналу, к цитатам из Нового завета, встречающимся в трудах отцов Церкви и богословов. Впервые в европейской истории Валла обращается к тексту Библии не только как к Священному Писанию, но и как к обычному тексту, выступая, таким образом, в качестве предтечи современной библеистики.
В работе «О монашеском обете» Валла следует традиционной для гуманистов критике монашества. Монашество, утверждает он, противно самой природе человека. «Добродетель — не только в перенесении бедности, но и в том, чтобы разумно распоряжаться богатством; не только в воздержании, но и в браке; не только в послушании, но и в том, чтобы мудро управлять»[302]. Кроме того, оно лицемерно, на словах превознося бедность, а на деле утверждая богатство: «Ну что ж, назовем это бедностью, то, как вы живете. Но ведь у вас нет недостатка ни в пище, ни в одежде, ни в крове, ни даже в вине, — и все это не добыто трудом. Это, конечно, делает бедность не такой уж тяжелой… Поэтому, брат, еще и еще раз подумай, действительно ли ты так уж много даровал Богу»[303].
Лоренцо Валла явился ярким выразителем настроений народа во времена Возрождения. В атеистической литературе, начиная еще с эпохи Просвещения, принято считать Возрождение временем расцвета искусств и наук, находившихся в небрежении во времена «темного Средневековья». Однако в действительности отказ от традиционно понимаемых христианских ценностей приводил многих и к отказу от общепринятых нравственных норм. Как пишет А. Ф. Лосев в исследовании «Эстетика Возрождения», «всякого рода разгул страстей, своеволия и распущенности достигает в возрожденческой Италии невероятных размеров»[304]. В главе «Оборотная сторона титанизма» этой книги он приводит множество поразительных примеров безнравственности, распущенности и жестокости не только среди простонародья, но и среди монахов, священников, аристократов и даже римских пап. По словам А. Лосева, «папа Александр VI и его сын Цезарь Борджиа собирают на свои ночные оргии до 50 куртизанок»[305], «имели незаконных детей также и папа Пий II, и папа Иннокентий VIII, и папа Юлий II, и папа Павел III; все они — папы-гуманисты, известные покровители возрожденческих искусств и наук»[306]. Убийства и грабежи становятся обычным делом, чудовищная жестокость отличает многих правителей итальянских городов. На это же время приходится расцвет инквизиции, деятельность которой почему-то обычно связывают со Средними веками. Знакомство с нравами, царившими в ренессансных городах, позволяет по-иному взглянуть и на средневековый образ жизни, который с нравственной точки зрения выглядит гораздо предпочтительнее возрожденческого. Причиной этому, очевидно, был фактический отход от Церкви в эпоху Возрождения даже тех людей, которые формально находились в церковной ограде.