— Что ж, покарай меня за мой преступный пыл. Немало твой отец и нечестивцев, и чудовищ истребил; и ты с благочестивого лица земли сурово и безжалостно сотри это ужасное чудовище, исчадие порока, Тесееву вдову, томимую — о, ужас! — любовью к пасынку! Таким жутким преступницам нет места на земле! О, пусть твой меч пронзит мне сердце грешное, что жаждет искупленья и рвется из груди само к мечу, орудью справедливого отмщения! Рази же!.. Иль облегчить моих не хочешь мук? Иль, может, кровью моей бесстыжей, мерзкой не хочешь пачкать своих чистейших, благочестивых рук, которые я чуть прикосновением своим не осквернила? Что ж, если и твоего удара я не стою, и ты гнушаешься покончить так сам со мною, — давай свой меч, пусть для преступницы он станет карающим гладиусом!..

Федра выхватывает у Ипполита меч и медленно, как отрешенная, идет в угол, чтобы укрепить в нем рукоятку с гербом всех Эрехтеидов. И тут неизвестно откуда появившаяся Энона бросается к Федре с криками ужаса и виснет на руке, сжимающей рукоятку с двумя переплетающимися серебристо-черными змеями:

— Госпожа, опомнись! Что ты задумала с мечом? Подумай хоть о детях! Отдай же мне меч!

Царица и кормилица падают, и на полу продолжают бороться, наводя вокруг беспорядок. Видя разбросанные одежды и перевернутые скамейки, Ипполит брезгливо морщится. В это время снаружи кто-то стал кричать, что жив Тесей, что он с большой добычей скоро будет во дворце. Ипполит озабоченно озирается по сторонам, плюет в сторону катающихся по полу и нечего не слышащих Федры и ее кормилицы и убегает с криками:

— Надо бежать как можно дальше от этой мерзости и грязи! Всех женщин ненавижу еще больше я, всех проклинаю и от всех бегу! А Федру ненавижу всех сильней, она бесстыдством мать затмила, родившую чудовище, она себя развратом обесчестила.

174. Самоубийство Федры [196]

174. Самоубийство Федры [196]

После продолжительной и опасной борьбы, хоть старая, но еще сильная кормилица отняла у ослабленной болезнью царицы меч. Федра, не вставая с пола, долго вся вздрагивала и корчилась, как от сильнейшей боли и, наконец, заговорила:

— Ты победила, няня, но надолго ль? Весь ужас моей души выпущен теперь наружу. А как, как слушал он, надменный Ипполит, погрязший в чистоте своей души и тела! Как ускользнуть хотел от разговора! Как делал вид, что что-то не понять в моем письме ему, которое он дочитать не смог, ведь он такой благочестивый… Понять же удостоив, как покраснел от злости ли от гнева, мой этим стыд удвоив! Зачем к небытию ты мне закрыла путь, Энона? Когда себе вонзить хотела меч я в грудь, он разве побледнел? Он вырвал ли оружье из слабых рук моих? Бровей бесстрастных дуги его не задрожали, лишь взгляд был недовольно раздраженным. И меч назад он взять не захотел: моим касанием был осквернен герб рукоятки.