— Душа во мне изранена, истерзана… она заражена ядом Эротом.

Ответила Федра, пряча от няни глаза, словно стыдливая девушка.

— Перед тобой Тесей не согрешил?

— Ах…мне перед ним не согрешить бы только.

— О, ужас… не пойму куда ты клонишь и кого ты любишь?

— Я имени произнести не в силах, но сын он Амазонки.

Энона отчаянно всплеснула руками и чуть не плача выкрикнула:

— Ипполит? Не может быть, мое дитя. Ты убиваешь своим признанием меня. Для старых плеч моих такое иго, слишком тяжко. Проклятый сегодня день, проклятая твоя любовь…

Федра порывалась что-то сказать, но все слова, как будто в непослушном горле застревали. Кормилица обращает взор к статуе Афродиты и скорбно говорит трясущимися бескровными губами пророческие слова:

— Киприда — ты не бог, ты больше бога. Кто б ни была ты, но Федру, и меня, и дом Тесея с Ипполитом ты точно скоро сгубишь и помешать тебе никто не в силах.

171. Разговор Федры с Эноной [196]

171. Разговор Федры с Эноной [196]

Тут, наконец, слова, словно вода, бурно прорвавшаяся через разрушенную плотину, безудержно извергались из уст царицы:

— Так слушай же меня, няня! Давно уже больна ужасным я недугом… Едва лишь стал Тесей моим супругом, и жизнь впереди казалась мне, наполненной всеми благами, в Афинах на мистериях передо мной предстал мой пасынок, ставший врагом самым любимым, гордый своею неземною чистотой. Я, глядя на него с ума сходила, краснела и бледнела, то ярый пламень, то озноб смертельный мое терзали тело, кроме него не видела я никого вокруг, в смятении ужасном трепетал мой дух. Узнала тотчас я зловещий жар, разлившийся в моей крови, — огонь всевластной Афродиты, зажженный ярым факелом ужасного Эрота. Умилостивить я пыталась божество: я ей воздвигла храм, украсила его: куря ей фимиам, свершая жертв закланья, я мнила, что она смягчит мои страданья. Но тщетно было все: Неисцелимая пришла ко мне любовь! Я, вознося мольбы Киприде, была погружена в мечты об Ипполите. Я знала, что люди осуждают любовь между родными, даже, если на самом деле они чужие, как мачеха и пасынок. Сначала, не показывая никому своего чувства, я старалась бывать везде, где можно было встретить Ипполита, и страсть, конечно, только сильнее разгоралась. Тогда, пытаясь задушить в себе греховную любовь, я стала избегать его, но все едино: в чертах отца — увы! — я находила сына! Не раз я даже называла Тесея Ипполитом. Тогда решилась я восстать против своей любви иначе, и, страсть преступную насильственно губя, любимого преследовать врага. Роль злобной мачехи искусно разыграла: упреки, жалобы — им не было конца, и вынужден был сын покинуть дом Тесея. Уехал он в Трезену к бабке Эфре и к прадеду Питфею. Его сначала мне сильно не хватало, я места себе нигде не находила и Тесея опять звать стала Ипполитом. Но время лечит и, наконец настало небольшое облегченье: дни потекли спокойнее, уменьшилось мое смятенье и, как могла, противилась любви преступной. Я думала всегда о нем, но уже без прежней страсти, я могла даже воспитывать своих детей прилежно… Но Рок безжалостный метет людей, как вихрь листья!.. Борьба с ним безнадежна! Всесильна Мойра. В Трезен, куда была мной сослана порочная любовь, привез меня мой муж насильно. Насильно? — о, конечно, нет, я не хотела ехать лишь на словах, но сердцем я давно туда неистово стремилась. Лишь только я увидела его — открылась рана вновь. В крови пылал уже не жар, но пламень ядовитый, — вся ярость впившейся в добычу Афродиты. Я стала для себя самой мерзкой преступницей, исчадьем зла! Я прокляла и страсть свою, и самую себя. Однажды я всерьез заговорила с Тесеем о разводе, прямо сказав ему, что наш несчастлив брак, но он в ответ сначала посмеялся. Вдоволь насмеявшись, он сказал, что браки заключают не для счастья, а для законного потомства, чтоб обеспечить существованье государства и род свой продлить. Он разговаривал со мной, словно с народом на агоре, а в конце своей речи он запретил мне о разводе даже говорить под страхом наказанья плетью. Меня — дочь Миноса, царевну Крита — плетью! Если бы могла я бы его тогда убила, но я в сто раз слабее убитого им моего брата Минотавра. Тогда я ясно осознала: лишь могила скрыть может мою преступную любовь и умереть твёрдо решила. Сейчас же, вняв твоим просьбам и слезам, тебе во всем призналась, и я не каюсь в этом потому, что в душе сама я этого давно хотела. Но зная, что на смерть себя я осудила, ты не тревожь меня ни стоном, ни упреком, не отговаривай, не вздумай помешать и гаснущий костер моей несчастной жизни не тщись раздуть опять. Этим ты лишь продлишь мои ужасные мученья.