Но хотя партия и мобилизовала новое поколение энтузиастов, она никогда не была совершенно уверена в их правоверности и лояльности. К несчастью, Коммунистическая партия Узбекистана по-прежнему была разделена по этническому признаку, и ее ранняя история отмечена рядом кризисов. За «Делом восемнадцати» в 1925 году последовали другие скандалы, породившие у партийного руководства глубокое недоверие к местным кадрам, которые оно считало идеологически ущербными и склонными к «национализму». Национализм, в свою очередь, толковался партией и ОГПУ все шире и сделался главным политическим грехом того периода. Борьба с ним, как внутри КПУз, так и вне ее, стала основной чертой политической жизни Узбекистана во второй половине 1920-х годов. Вкупе с новоявленной активностью партии в культурной политике борьба эта имела серьезные последствия для интеллектуальных и политических элит республики. Утверждая свое присутствие в культурной сфере, партия сделала ставку на новую когорту интеллектуалов, которые беспощадно критиковали своих старших собратьев и с готовностью осуждали их за идеологические грехи. Джадидов («приверженцев нового») стали называть «старой интеллигенцией» (эски зиёли-лар), время которой прошло. Этот переход от «нового» к «старому», свершившийся в течение десятилетия, вероятно, был проявлением стремительности перемен в революционную эпоху. Но у новых людей, пришедших на смену тем, кого еще недавно тоже считали новыми, имелись собственные проблемы: они также не сумели избавиться от подозрений в национализме, и судьбы их порой мало отличались от судеб джадидов.

Открытие «идеологического фронта»

Открытие «идеологического фронта»

Выбор времени открытия «идеологического фронта» в Узбекистане лучше всего объясняется возросшим ощущением могущества партии после национального размежевания, которое постоянно превозносилось как «вторая революция» в Средней Азии. До этого момента партия и ее европейское руководство слишком хорошо осознавали непрочность своей опоры и нехватку кадровых ресурсов, чтобы навязывать свою волю региону. Неустойчивость положения большевиков обусловила многочисленные тактические уступки и шаткое сотрудничество с дореволюционной интеллигенцией. Кое-кто из коммунистов-европейцев считал, что задачи просвещения невежественного мусульманского населения, уменьшения его «фанатизма», распространения грамотности и образования требуют мобилизации всех существующих в мусульманском обществе «интеллектуальных сил»[784]. В 1920 году политкомиссар агитпоезда «Красный Восток» Г. И. Сафаров не видел никаких проблем в использовании театральной труппы «Турк кучи» («Тюркская мощь») для распространения советских идей в Фергане[785]. Но такое отношение всегда сосуществовало с постоянным недоверием к чуждым идеологиям и буйным фантазиям местной интеллигенции. Учитывая, что почти никто из партийцев европейского происхождения не знал местных языков, единственными людьми, способными осуществлять политический надзор над местной культурной жизнью, были туземные кадры, зачастую тесно связанные с дореволюционной интеллигенцией, мировоззрение которой они разделяли. Чем крепче большевики держали в руках Среднюю Азию, тем нетерпимее становились они к идеологическому иноверию. И. А. Зеленский, прибывший в Ташкент в декабре 1924 года в качестве нового главы Средазбюро, чрезвычайно настороженно относился как к национальной интеллигенции, так и к местным коммунистам. Для него вопрос о том, что делать с национально настроенной интеллигенцией, был одним из самых насущных вопросов партии в Средней Азии[786]. Национальное размежевание создало более однородные республики и дало партии ощущение большего контроля над кадрами. Уверенность, вызванная этим ощущением, заставила партию стремиться к более жесткому надзору над местной культурной жизнью. Открытие «идеологического фронта» в Узбекистане было частью общесоветского феномена, поскольку партия повсюду стремилась прижать национальную интеллигенцию к ногтю, но в Узбекистане начало кампании было целиком и полностью обусловлено местными событиями и возникшим у партии ощущением собственного могущества.