Ходжаев спас Фитрата, но сам не пребывал в полной безопасности. Сын миллионера и поборник реформ, Ходжаев был «старым интеллигентом». Он ощущал необходимость обрисовать джадидизм в терминах нового режима. В серии работ, опубликованных в 1926 году, Ходжаев утверждал, что «старая интеллигенция» была не классом, а «прослойкой», выражавшей интересы не только класса, но и общества, в котором она возникла. Следовательно, джадидизм являлся не только буржуазным движением, но и представителем многих полупролетарских групп общества. Не был он и однородным: после революции разные группы джадидов пошли различными путями: некоторые стали коммунистами, другие приобрели более реакционный оттенок [Ходжаев 1926а; Ходжаев 19266; Ходжаев 1926в]. Однако ссылка на специфику Средней Азии, использованная в качестве довода в пользу того, что джадидов следует рассматривать в их изначальном контексте, не слишком помогла Ходжаеву. Он был немедленно подвергнут нападкам в партийной печати, а историк П. Г. Галузо осудил его за то, что в своем анализе он пренебрегает надлежащими марксистскими категориями, изображая младобухарцев революционерами и приравнивая их к коммунистам[810]. В январе 1927 года к Галузо присоединился сам Икрамов, который обрушился на членов партии, пытающихся доказать, что джадидизм был предшественником Коммунистической партии, и связал эту позицию с неизжитым национализмом в партийных рядах[811].

Ходжаев пережил атаку, проигнорировав Икрамова и довольно высокомерно обвинив Галузо в непонимании бухарских реалий[812], однако не было никаких сомнений в том, что политический перевес остался на стороне Икрамова. Ходжаев не смог одержать верх в споре о сущности джадидов и был вынужден пересмотреть свой аналитический разбор, что и осуществил в новых изданиях своей истории Бухарской революции[813]. Пейзаж изменился. Партия начала утверждать свою монополию на трактовку истории Средней Азии, которая отныне должна была вписываться в универсальные категории. Именно универсализм марксизма привлек к Советам многие местные элиты, но универсальные категории все чаще замещались русским повествованием о русской революции. По мере того как партия канонизировала единое толкование Октября, события в России становились универсальными[814]. В лучшем случае жители Средней Азии могли вносить вклад в более масштабную драму, уходившую корнями в другую область. Специфика среднеазиатской истории – колониальное подчинение и совершенно иная социально-экономическая ситуация – должна была уступать место общему нарративу о восстании пролетариата. Октябрь пришел в Среднюю Азию в виде захвата власти Ташкентским советом. Переселенческо-колониальному характеру этого события и тому факту, что революция в регионе была поставлена с ног на голову, не находилось места в официальной интерпретации. Наоборот, интеллектуалы-обновленцы вполне могли быть обвинены в том, что не пользовались влиянием среди пролетариата, несмотря на то что в обществе пролетариат отсутствовал. Большинство среднеазиатских интеллектуалов совершенно иначе изображали недавнее прошлое своего общества. Азиззода в качестве докторской диссертации в московском Научно-исследовательском институте национальных и этнических культур народов Советского Востока подготовил исследование современной Средней Азии под названием «История пробуждения Туркестана». Оно описывало новейшую историю Туркестана как «пробуждение» посредством культурной работы обновленческой интеллигенции, культурное брожение в среде которой породило как внутриполитическую борьбу в туркестанском обществе, так и битву с колониальным строем. Большое внимание в тексте уделялось событиям 1916 года, которые, по мнению Азиззоды, представляли собой распространение интеллектуального брожения на сферу политики, за которым последовала политическая борьба 1917 года в Ташкенте и Бухаре, однако петроградские события в нем практически не упоминались[815]. В день защиты диссертации Азиззода был арестован и обвинен в национализме[816]. Несколько лет спустя один из первых узбекских кинорежиссеров Сулейман Ходжаев решил снять свой первый полнометражный фильм «Перед рассветом» («Тонг ол-дидан»), посвященный событиям 1916 года. Из-за акцента на колониальном угнетении, а не на классовой борьбе, картину заклеймили как националистическую. Она была снята, но так и не допущена к показу. Ходжаева в 1931 году исключили из партии, а через несколько лет арестовали [Drieu 2013: 256–282]. Изображать Среднюю Азию можно было лишь в полном соответствии с советскими представлениями. Десять лет спустя эти историографические противоречия были разрешены следующим образом: русское завоевание провозгласили «меньшим злом», которое спасло Среднюю Азию от британского империализма и позволило ей соприкоснуться с «прогрессивной русской мыслью»; но логика этого пересмотра зародилась уже в трансформациях культурной политики середины 1920-х годов[817]. Поэтому неудивительно, что ссылки Ф. Г. Ходжаева на местную специфику среднеазиатской истории остались в 1926 году.