— Я не собираюсь бросать трубку или еще что-нибудь, — сказала она. — Но я… не знаю… я
Она прислушалась. Ответа не было. Она скрестила ноги.
— Ты-то можешь продолжать это целыми днями, а я не могу, — сказала она. — Я только и делаю, что слушаю. И это не такое уж громадное удовольствие, знаешь ли. По-твоему, все мы железные, что ли?
Она прислушалась. Потом начала было говорить, но замолчала, услышав, как Зуи откашливается.
— Я не считаю, что все вы железные, дружище.
Эти простые в своем смирении слова, казалось, взволновали Фрэнни гораздо больше, чем взволновало бы дальнейшее молчание. Она быстро протянула руку и достала сигарету из фарфоровой сигаретницы, но закуривать не стала.
— Ну а можно подумать, что ты так считаешь, — сказала она.
Она прислушалась. Подождала.
— Я хотела спросить, ты позвонил по какой-то особой
— Никаких особых причин, брат, никаких особых причин.
Фрэнни ждала. Затем на другом конце снова заговорили.
— Кажется, я позвонил тебе более или менее ради того, чтобы сказать: твори себе свою Иисусову молитву, если хочешь. В общем, это твое дело. Молитва чертовски хорошая, и не слушай никого, кто станет возражать.
— Я знаю, — сказала Фрэнни. Сильно волнуясь, она потянулась за спичками.
— Не думаю, чтобы я когда-нибудь всерьез собирался
Фрэнни воспользовалась наступившей паузой и слегка выпрямила спину, как будто по неизвестной причине хорошая, более правильная осанка могла в ближайший момент пригодиться.
— Это меня малость пугает, но не ужасает. Давай говорить начистоту. Меня это не ужасает. Потому что ты об одном забываешь, дружище. Когда ты впервые почувствовала желание, точнее, призвание творить молитву, ты не бросилась шарить по всему миру в поисках учителя.