Знали ли все эти профессора и прочие наше прошлое? Конечно знали – не могли не знать. Почему они или скрывали его вовсе, или говорили о нем только мельком, сопровождая реальные факты иллюзорными выводами, или пытались отделаться скороговоркой: от целовальников – для того чтобы говорить об английском суде присяжных; от губных старост – для того чтобы НЕ говорить о положении современной им Ирландии, об «абсолютизме» – для того чтобы переврать русское понятие самодержавия? Ответом на этот вопрос является вся моя книга.
Соображение номер третий
Соображение номер третий
Если вы вдумаетесь – а по мере возможности и постараетесь вчувствоваться в весь СТИЛЬ московского государственного устройства – и если вы его сравните с западноевропейским, то вас не может не поразить одна давно забытая всеми нами вещь: в нем не было той разделенности, того торгашества, той «враждебности», которые Ключевский и прочие считают само собою разумеющимися для, например, отношений между центральной и местной властью. Вы видите: собор не хватает за горло царя, и обе эти силы, спаянные в один монолит, заняты, в сущности, только взаимопомощью. Царь говорит собору самые приятные вещи – иногда даже кается перед ним. Собор мудро и твердо – «честно и грозно», по великолепной формулировке тех времен, – стоит на страже Родины и Государя и ни разу даже и не попытался поколебать царскую власть. А иногда и царь обращается к Собору с просьбой: так Иван Грозный на соборе 1650 года обратился к Собору и к народу совсем уже не парламентарным способом:
«Люди Божьи и нам дарованные, молю вашу веру к Богу и к нам любовь: ныне нам ваших обид и разорений исправить невозможно, молю вас – оставьте друг другу вражды и тяготы свои».
Дело касалось массы исков обывателей ко всякого рода кормленщикам: Грозный просил о своеобразной амнистии по этим искам. Недоуменно и совсем мельком Ключевский указывает: заповедь царя была исполнена с такой точностью, что к следующему 1561 году «бояре, приказные люди и кормленщики со всеми землями помирились во всяких делах». Ни в какое «государственное право» такой способ действия, конечно, не входит никак. И никакие Дидероты его не предвидели и предвидеть не могли.
В Боярской Думе, в этой «бесшумной и замкнутой лаборатории московского государственного права и порядка», люди спорили, но «не о власти, а о деле»; здесь «каждому знали цену по дородству разума, по голове», здесь господствовало «непоколебимое взаимное доверие ее председателя и советников». Московские судьи «не мирволили своей провинциальной правительственной братии». Около и над этой братией действовало широчайшее и всесословное местное самоуправление, и Ключевский, как нечто само собою разумеющееся, отмечает, что «земские выборные судьи вели порученные им дела не только беспосульно (то есть без взяток.