Виктору, несмотря на его жалобы на вялость и недомогание, Анна Афанасьевна пообещала скорую выписку. Шершенев представил, как он останется без Виктора, и ему стало грустно. Но грустить ему долго не дали. Петр Ананьевич только и ждал, когда закроется дверь за врачом, чтобы высказаться.

— Даю свою интервью, — сказал Петр Ананьевич… — Дети до шестнадцати лет не допускаются…

— Толкни, толкни! — почему-то тотчас озлобился против него Саша. Шершенев еще не догадывался, что «эта интервью» будет направлена против Саши, а Саша уже знал.

— Не мешай! — отмахнулся Петр Ананьевич. — Скажи лучше, почему у тебя подпрыгнул градусник? — и сдобрил свою речь соленым словом.

— Смешно спрашивать: раз подпрыгнул — значит, температура…

— Ну ясно, — поддержал его Виктор.

— А ты, Батон, помолчи! — обрезал его Петр Ананьевич. То ли за мягкий характер, то ли за застенчивую внешность он прозвал Виктора Батоном.

Виктор обиженно надулся.

— И никакая у тебя не температура, Сашя, — Петр Ананьевич произносил именно так: «Сашя». — У тебя просто под коленками расслабилось, когда вчера твои ребята сказали, что ваше СКБ налаживают в Ташкент. Вот ты и затребовал градусник… — И опять соленое слово поставило точку после слов Петра Ананьевича.

— Не говори так. Ты не имеешь права так говорить. У тебя нет оснований… — взвился Саша. — Это ты лежишь тут со своей бабской болезнью… Вены раздуваются только у рожениц.

— Интервью не обо мне, Сашя, — остановил его Петр Ананьевич, — интервью о тебе. А жилы у меня раздулись оттого… — и соленое слово поставило три точки. — Я две войны прошел, а после них сто домов построил. Сто домов как один.

— А я что, виноват, если не успел к войне вырасти? Виноват, скажи? А дома строю прежде тебя, на кальке…

— Знаю, каких скворечников вы понарисовали!.. — И соленые слова — два кряду. — Знаю. Уж кому-кому, а нам-то известно. Но не о том моя интервью. А о том, почему вы увиливаете? Почему амбразуру чужой спиной хотите заткнуть?.. — И слова, соленее и некуда, поставили знак вопроса.

— Ты не врач, ты не можешь ничего говорить. Не можешь меня обвинять.

— А я твой сосед. Я по праву соседа… — и соленое слово усилило это право.

И вот бушевала уже вся палата. И даже Виктор что-то нахрабрился сказать, и человек без селезенки прорычал из своего угла. Не спорил только Громов — его никто бы не услышал.

А дело закончилось тем, что операционная сестра скоро увела Сашу, и он вернулся минут через пятнадцать, болезненно морщась и обеими руками держась за живот.

5

Палата — свой коллектив, хотя люди тут и временные. На глазах Шершенева рождались и умирали конфликты, и почти ко всем какое-то отношение имел Петр Ананьевич.