Взгляд Грегорио был убийственным.

– И должен сразу прояснить еще кое-что: если вы решите работать с Маккейном, мы больше не будем работать на вас.

Серп луны отражался в спокойном темном море. Джон стоял у перил и вслушивался в низкий голос, раздававшийся из телефона. Связывать с ним теперь лицо и историю было странно.

– Если мне когда-либо доводилось видеть кого-то, кто создал себе личную религию, то это семья Вакки, – спокойно произнес Маккейн. – Они ходят по воскресеньям в церковь и молятся Богу, но на самом деле они верят в деньги и в видение Джакомо Фонтанелли. И в священную задачу, которую они выполнили для вашей семьи.

– Но ведь вы как-то ухитрились насолить им, возмутить их до такой степени?

Короткий гортанный смешок. Впрочем, особого веселья не чувствовалось.

– О да, я насолил им. Я совершил святотатство. Я осмелился предложить им забыть о своем священном долге и назначенном дне и потратить деньги на вещи, которые тогда, в 1970 году, были важны и имели смысл. Как бы там ни было, состояние составляло на тот момент более трехсот миллиардов долларов, и, если бы их вложили в развитие альтернативных источников энергии, защиту используемых в сельском хозяйстве земель от эрозии и в программы по ограничению рождаемости, можно было бы предотвратить многие беды, из-за которых нынешняя ситуация приводит в такое отчаяние.

– Вакки отзываются о вас так плохо только потому, что вы предложили им это?

– Я разработал для них комплексный план. Такова моя натура. Если уж я делаю, то с полной самоотдачей. Для Вакки все, наверное, выглядело так, как будто я собираюсь забрать деньги себе. – Маккейн издал недовольный вздох. – Столько времени потрачено впустую, столько драгоценного времени, и все из-за упрямства Вакки! Тогда можно было совершить многое, но нет, они непременно желали дождаться назначенного дня. Каждый день вымирал вид. Каждый день погибали от голода тысячи безвинных людей, но у этих адвокатов в голове был только суеверный обет.

В ту ночь он не мог уснуть. Лежал без сна, смотрел на телефон, казалось, светящийся в темноте, и снова вспоминал Пола Зигеля. Обрушившийся дом на улице, где его родители торговали часами. В теплые дни они встречались здесь. Они могли часами сидеть на пыльных остатках стены, болтать ногами, наблюдать за прохожими и говорить обо всем на свете. Иногда они делали там уроки, разложив тетради на покрытом трещинами бетоне и остатках кафеля на полу. Зигель всегда помогал ему, мог объяснить все на свете лучше любого учителя – будь то гражданская война, тригонометрия или то, что хотел сказать Сэлинджер своим «Над пропастью во ржи». Вот только о девушках они примерно одинаково ничего не знали. И тогда Джон рассказывал то, что узнал от Лино, и они обсуждали это с красными от стыда ушами.