Джон смотрел на человека, сидящего за столом, заставленным телефонами и мониторами, в костюме с Сэвил-роу, сшитом для того, чтобы излучать власть и величие. Но в этот миг Маккейн излучал одну лишь самоотверженность, самоотверженность, превосходящую все человеческие масштабы. На какой-то миг он вдруг стал больше похож на монаха или кого-то подобного.

Джон откашлялся, посмотрел на свою руку, в которой сжимал газету.

– Да, – сказал он, и это слово показалось ему слишком жалким для ответа. Но в голове было пусто, и он смог добавить только одно: – Спасибо.

С этим он ушел, стараясь не смотреть на Маккейна.

Малькольм Маккейн действительно считал себя кем-то вроде монаха. Однако вечером того дня, заполненного, как обычно, до последней минуты работой без отдыха, принятием решений, которые должны были привести в движение тысячи людей и миллионы долларов, он пришел к выводу, что настало время сделать исключение.

Он потянулся, расправил плечи, бросил беглый взгляд на часы, висящие на стене перед ним и показывающие время в важнейших городах мира. Затем разложил папки с текущими делами поверх разных стопок на своем столе, где, казалось, царил полный хаос, надел пиджак, вынул кассеты из различных записывающих устройств и, уходя из офиса, выключил свет.

Все секретарши уже давно ушли. Он разложил надиктованное по столам, затем направился к лифту, который отвез его прямо в подземный гараж.

За прошедшие десятилетия он не смог выделить ни времени, ни энергии на то, что считал настоящими отношениями, и поэтому искал альтернативы для того, чтобы удовлетворить основные потребности организма. Одну из этих альтернатив представляло собой учреждение, к которому он и направился после недолгих размышлений. Благодаря потрясающей гигиене и репутации абсолютной секретности оно подобрало круг клиентов, готовых платить по действительно эксклюзивным тарифам.

Его приветствовала хозяйка заведения, со вкусом одетая женщина за сорок, которую легко можно было представить в роли директора маркетингового агентства. Она никого не называла по имени, но помнила всех в лицо.

– У нас много новых девочек, – сказала она, – красивых молодых женщин из Азии и Африки…

– Да, да.

Маккейн не совсем понимал, что она хочет сказать. Ему довелось пожить во множестве разных стран, он рос среди людей разных национальностей, разных цветов кожи, и расизм был ему совершенно чужд. Поэтому он и не заметил расизма в этой фразе.

Но он искал кое-что другое. Он медленно прошел вдоль шеренги девочек, очень близко, пристально вглядываясь в каждое лицо. Смотрел в равнодушные лица, в отупевшие лица, в жадные лица, время от времени встречая даже некоторое дружелюбие. Он знал, что непривлекателен – слишком высок, слишком тяжел, слишком неуклюж. Он двигался от одной к другой, пока не нашел в глазах выражение, которое сказало ему, о чем она думает: «Только бы не меня! Я надеюсь, он выберет не меня!»