Урсула, моргая, смотрела на
– Что, уже действительно конец августа? – спросила она.
– Тридцать первое.
– Невероятно.
Она утратила чувство времени, как всегда, когда зарывалась в архивы и ее при этом оставляли в покое. Ей казалось, что она приехала только вчера, и в то же время, если бы ей сказали, что снаружи прошли годы, она бы поверила. Отложив в сторону карандаш, она встала, чувствуя неловкость из-за необходимости разговаривать.
– Я нашла кое-что, что кажется мне странным. Вам стоит взглянуть на это.
– С удовольствием.
Она открыла кондиционированный шкаф, где хранились книги Джакомо Фонтанелли, провела рукой по отчасти грубо, отчасти изысканно переплетенным корешкам, из которых торчали неровно разрезанные, исписанные торопливым почерком полоски бумаги и закладки, которые она перелистывала пальцем.
– Вот. – Она вынула из шкафа тонкую книгу, одну из последних, открыла на нужной странице, показала ему. – Вот. Эта запись. Как бы вы перевели это?
– Хм… Нелегко.
– Фонтанелли постепенно приобрел привычку писать в своих книгах заметки на полях, почти дневник. С кем говорил, где почуял сделку, в таком духе. Это единственная заметка, которая носит более личный характер.
Кристофоро Вакки сел за рабочий стол, придвинул к себе лампу, прочел про себя строки.
– Действительно странно, – сказал он затем и перевел: – «Сегодня говорил с отцом. Возможно, это выход». Интересно, что он имел в виду?
– До сих пор я думала, что он был внебрачным ребенком и его отец неизвестен, – произнесла Урсула.
– Он говорит так в своем завещании.
– В котором он также утверждает, что оставил состояние, а не долги. – Урсула покачала головой. – Я все подсчитала. Все годы, все флорины и цехины, марки и пфенниги. Хаос царит невероятный, но он все записывал правильно. Если он когда и откладывал деньги, то только от сделок, которые не указаны в книгах.