Земский обошел кровать, и вдруг будто что-то коснулось его, миражом пролетела шальная мысль. Поискал глазами, на столе среди кухонного хлама нашел нож, совершенно тупой, но вполне пригодный для задуманного. С брезгливостью сдернул на пол сморщенную грязную простынку, прикрывавшую перину. Чехол перины был сшит из выцветшего да еще и обильно меченного рыжими разводами брезента.

Такую огромную перину Земский помнил у своей бабушке в деревне, у которой много раз гостил в детстве. Его укладывали спать на здоровенном старинном сундуке, застеленном периной. Но у бабушки перину еще и взбивали перед сном, выколачивая столетнюю аллергическую пылищу, так что он по полночи не мог заснуть, обливаясь потом от жары, от спертого дыхания и проваливания куда-то в утробные недра постельного монстра.

Запах от старухиной перины шел изрядный. Земский не удивился, увидев, что один шов подпорот, а поверху грубо, от руки, прошит толстыми нитками. Что-то такое он даже ожидал. Мало того, было видно, что шов подпарывали и зашивали много-много раз — из него, подобно бахроме, торчали обрывки старых ниточек — черные, белые, синие, красные. Земский стал его распарывать. Полезли перья — густо, спрессованно. Он брезгливо, боясь прикоснуться к ним руками, отодвигал перья лезвием ножа. Можно было вообразить, какая микрофауна поселилась в этой перине за десятки лет.

Но того, что ожидалось, Земский все еще не видел, хотя чувствовал, что совсем не напрасно взялся за дело. Он полностью распорол шов и стал ковырять кончиком ножа, осторожно, чтобы сильно не вываливать перья. И наконец подковырнул твердое. В груди ухнуло. Сначала ножом, потом, морщась, двумя пальцами залез в спрессованный ворох, выдернул пачку десятирублевок, перевязанную крест-накрест такими же толстыми черными нитками, которыми перина зашивалась последний раз.

Он почувствовал волнение, стал торопливее ковырять глубже, уже не то что смирившись с брезгливостью, а в общем-то понемногу забывая о том, что надо хотя бы для самого себя изображать ее. Достал еще две пачки — одну с пятидесятирублевками, другую со сторублевками. Перья густо повалили наружу, стали расслаиваться, рассыпаться, виться вокруг. Он попробовал отряхнуть брюки и ветровку, но только рассеял перья по одежде еще больше — ткань, будто намагниченная, притягивала к себе особенно маленькие въедливые перышки. Но он вскоре перестал обращать внимание на такие мелочи, закатал левый рукав и запустил руку в глубину перины по локоть и теперь нащупал сразу несколько будто спекшихся между собой пачек.