19.

Слишком жарко для долгой прогулки с Пепой, так что я побыстрее подвел ее к дереву на углу, чтобы она облегчила мочевой пузырь и кишечник, а потом отвел обратно домой и устроил ей прохладную ванну, которая всегда приводит ее в бешеный восторг. Примерно в половине шестого я сунул под мышку свою черную тетрадь «Молескин» и двинулся по улицам куда глаза глядят.

В общем и целом этот город всегда казался мне вполне подходящей сценой для моей жизни. Есть, разумеется, города поинтересней, поудобней и покрасивей, которые к тому же лучше управляются, но есть города и хуже нашего. У меня неплохие отношения с родным городом, по крайней мере с некоторыми его частями, которые сыграли какую-то роль в моей биографии. А вот Хромой судит о нем сурово.

Стараясь идти по тенистым тротуарам, я остановился только один раз – возле кафе-мороженого на улице Лучана (едва я увидел вывеску, как тот мальчишка, который до сих пор живет у меня в душе, сразу отодвинул в сторону меня взрослого), потом дошел до Маласаньи, где часто бывал в юности.

Асфальт дышал жаром как раскаленная печь. Вокруг было мало людей и меньше, чем обычно, машин. Но ближе к вечеру зной стал ослабевать, и на террасах некоторых кафе, у некоторых магазинов появилась публика – это были люди разных возрастов, размеров и разного цвета кожи, и я, глядя на незнакомые лица, спрашивал себя, что связывает меня со всеми этими двуногими. За какую такую вину я обязан быть чьим-то современником? Скорее всего, большинство пешеходов принадлежит к одной со мной национальности, но для меня это почти ничего не значит. Человек живет на каком-то куске планеты, по капризу судьбы становится испанцем, ирландцем, аргентинцем – кому что достанется, и якобы должен испытывать некий патриотический восторг, нет, не всечасно, как мне кажется, поскольку слишком сильные страсти страшно утомительны, но время от времени – скажем, когда звучит гимн, или наш спортсмен завоевывает золотую медаль, или соотечественнику присуждают Нобелевскую премию.

На улице Сан-Андрес перед домом стоял контейнер для строительного мусора. Два покрытых белой пылью каменщика разговаривали – на румынском? – рядом с ручной тележкой и сбрасывали туда пепел от сигарет. Я же, сделав вид, что здесь живу, спокойно вошел в подъезд – первый с открытой дверью встреченный мной за все время прогулки. «Молескин» не лез ни в один почтовый ящик. И мне пришлось буквально втиснуть тетрадь в щель одного из них с табличкой «Э. Кольядо». Интересно, мужчина это или женщина? Эрминио или Эрминия? И сейчас, занимаясь своими каждодневными никчемными заметками, я не могу отделаться от вопроса: что сделает сеньор или сеньора Кольядо с тетрадью, исписанной философскими цитатами.