"А ведь это только "географическая" часть катастрофы!" — с оптимизмом восклицала автор. Надо еще помнить, что жалкие остатки человечества лишатся всего — электричества, тепла, дорог, поездов — цивилизации, словом. Все ядерное, что есть на земле — взорвется к чертовой матери. Кончалась статья словами: "Бояться — глупо. Бежать — некуда. Но предупрежденный — вооружен". Чем? — хотелось бы знать.

В этом же журнальчике сообщалось, что Лолита разводится с Сашей, драматург Инин боится холодного моря, а Филипп не мог присутствовать на празднике дня рождения Арбакайте (всенародный праздник, надо же!) по каким‑то своим сугубо личным, концертным делам. И эти мирные слова утешали деревню. Пожалуй, огород все‑таки стоит поливать.

Фридман в конец мира никак не верил, а потом и на приближавшееся солнечное затмение мысленно наплевал. Пусть живут, как хотят. Огород ему поливать не надо просто потому, что его у него нет. Деревня трудилась, а он бездельничал. Хорошо…

Река от засухи обмелела, но ключи, ее питающие, были по–прежнему полноводны. Пробиваясь к большой воде, ручьи промыли в каменных берегах глубокие овраги. Склоны оврагов поросли молодыми березами. Ветер клонил пушистую крону, и казалось, что березы неторопливо и осторожно движутся к реке, но все никак не могут спуститься и подойти к воде вплотную. В том месте, где ключ выбивался на поверхность, запустив корни в свежую воду, стояла огромная, вся в багряных ягодах рябина. Ключевые воды даже в это безумное лето дали зонтичным травам вырасти в полный рост. Осы где‑то рядом гудят, ручей поет.

В молодости часто думалось — какая она, старость? Наверное, гадкая, но углубляться в эту тему не хотелось, потому он тут же переводил стрелки в свое время и жил дальше, поигрывая мускулами. Теперь вот доплыл до дальнего берега. Там болит, здесь ноет… Но все это только разговоры. И на краю жизни можно жить. Иногда только потрясает непохожесть себя теперешнего на себя же прежнего. И не только потрясает — унижает. Начинаешь стесняться своей оплывшей фигуры, сосборенного морщинами лица, неизбежной неряшливости в одежде, все почему‑то к штанам солома пристает. Но вообще‑то все не так плохо.

Самому‑то себе можно сознаться, что жизнь его в деревне сложилась вполне счастливо. А угрозы — почку отнимем, глаз вынем — глупости все это. Может быть, и во благо, что всё так случилось. Не напугай его клиенты до полусмерти, он бы остался в городе, нашел бы какую‑нибудь пыльную, глупую, почти бесплатную работу и тянул лямку, чертыхаясь и проклиная все и вся. И, конечно, ему просто в голову бы не пришло приехать в деревню. Жизнь его сюда сама вытеснила. И еще подумалось отвлеченно про синие бусы на потной, загорелой шее.